Ясные дали
Шрифт:
— Бежим, лейтенант? — спросил Градов с едкой иронией. — Ишь, рыцарь!.. Искатель справедливости!..
Я был уверен, что именно такие генералы, как этот, не имея мужества выстоять перед вражеским натиском, не владея военным искусством, не умея организовать оборону, приказывают нам покидать передовые линии. Я стоял перед Градовым навытяжку и с нескрываемой враждой глядел в его прищуренные, колючие глаза, отступившие в фиолетовую темноту глазниц.
— Отходим, согласно приказу, в восточном направлении, — ответил я отчетливо,
Генерал еще раз окинул взглядом бойцов, насквозь пропеченных зноем, пыльных, изнуренных и угрюмых. Поверил он в боеспособность роты или нет, трудно сказать, он только сочувствующе мотнул головой, кратко бросив мне:
— Пройдите к майору Языкову!
— Товарищ генерал, разрешите взять оружие и боеприпасы! — попросил я, указывая на машины-арсеналы.
— Разрешаю. Берите, дружок, сколько вам нужно. — Генерал устало провел ладонью по глазам; этот мягкий, человечный жест заставил меня поверить, что ему, Градову, так же тяжело, как и мне, а возможно, и еще тяжелее, что и без моего заступничества не расстрелял бы он людей…
Возле меня тотчас очутился Оня Свидлер, склонился к моему уху:
— Пошарить в машинах?
— Поищи противотанковые ружья. Возьми побольше гранат и патронов.
Политрук Щукин отвел роту в сторонку; бойцы расположились отдохнуть в кювете, на придорожной, седой от пыли траве. Лошадь капитана Суворова, как бы смирившись с оскорбительной упряжкой деревенской клячи, покорно стояла в оглоблях, била копытом и взмахивала мордой, отгоняя злых и прилипчивых мух и слепней. Я поспешил к майору Языкову.
— Командир стрелковой роты лейтенант Ракитин! — доложил я.
Майор даже не взглянул на меня. Маленький и пухлый, с круглыми румяными щеками, он выглядел запаренным; едкий пот заливал ему лицо, капал на блокнот, в который он что-то записывал; листок бумаги все гуще покрывался фиолетовыми звездочками расплывающегося в каплях химического карандаша.
— Сколько? — спросил он.
— В строю — двадцать семь. Двое обеспечивают тылы…
— Никаких тылов! — Майор тряхнул головой, смахивая с лица пот.
В это время из-за леса взмыла тройка немецких самолетов. Они перечеркнули небо над дорогой, ушли и снова вернулись, как бы дразня нас своей безнаказанностью. Было до слез обидно от этой разнузданной наглости, хоть превращайся в снаряд сам и поражай их!
— Этого еще не хватало! — возмутился майор Языков.
Бойцы знали, чем это пахнет, — над их головами не раз висели вражеские самолеты. Когда майор оглянулся, он увидел пустую дорогу: люди растворились в лесу, полегли в придорожных канавах.
Один из самолетов, снизившись, выпустил короткую пулеметную очередь. Пули прострочили дорогу, взбивая фонтанчики желтой пыли. Строчка прошла возле ног генерал-майора Градова. Он стоял посреди дороги один и мрачно, со злой тоской щурился вслед самолету, должно быть,
Я вернулся в роту. Старший лейтенант Сырцов перегородил мне дорогу, — пытался, видимо, объяснить свое поведение. Он даже улыбнулся, пугливо и гаденько.
Я бросил ему сквозь стиснутые зубы:
— Уйди с дороги!
Сырцов вздрогнул, его побелевшие глаза расширились, а рука по привычке рванулась к пистолету…
Старшина Оня Свидлер, следуя закону: любую передышку использовать для пользы дела, — очищал походную кухню, угощая ребят обедом в холодном виде: мало ли что произойдет в следующую минуту, сытые легче переносят невзгоды.
Бойцы расселись вдоль кювета и на самом дне его, где земля была немного похолоднее — лица их были разукрашены черными веснушками мазута, — делили между собой патроны и гранаты. Противотанковое ружье подсовывали, ради потехи, маленькому и щупленькому Юбкину. Тот возмущенно и почему-то брезгливо отпихивал его ногой.
— На черта сдалась мне эта жердь! — кричал он, выведенный из терпения надоедливыми и некстати развеселившимися товарищами; но большие, круглые, точно нарисованные глаза его оставались неподвижными и по-девичьи ласковыми. — Я под винтовкой-то гнусь в три погибели. Я, товарищ политрук, кроме ножниц, никакого оружия сроду в руках не держал…
— Бабьи локоны гладил, — не без ехидства пояснил долговязый носатый Чернов. — Хороша работенка, не пыльна…
— Бери, бери! — настойчиво совал Юбкину ружье сержант Сычугов. — Танк подшибешь, он тебе и взовьет кудри черные.
Юбкин опять отпихнул сапогом гладкий и длинный ствол.
— Что ты пристал! — грозно взвизгнул он и тут же умолк, виновато взглянув на Щукина. — Я до смерти боюсь этих танков. Рычат, как дикие звери, сердце в пятки закатывается…
Бойцы дружно рассмеялись.
— Куда же ты денешься, если танк прямо на тебя попрет? — допытывался Чернов, выскабливая со дна котелка холодную кашу. — Ножницами проткнешь или сердце в пятки и — наутек?
Юбкин тоже рассмеялся.
— Зачем наутек? Я за Чертыханова спрячусь. Он их, как орехи, щелкает…
— Ладно, — плутовато согласился Прокофий. — Я буду щелкать орехи, а ты ружье носить. Юбкин — мой Санча Панса, ружьеносец и брадобрей!
Ребята опять засмеялись. Юбкин на этот раз обиделся; вскочив на колени, жестикулируя, он с неожиданной горячностью накинулся на Чертыханова.