Ясные дни в августе. Повести 80-х
Шрифт:
Жена приволокла две набитые сумки и была в том, отечественной пробы, возбуждении женщины-добытчицы, что наполовину состоит из лютой злобы на весь белый свет и, особенно, на верхнюю его часть с персоналиями, заставившими её толкаться, оскорблять, слушать самой, тащить, – «вон, космы заправить нечем, страшная?» – и наполовину из высокого ликования: добыла! оторвала! моё! В одной сумке был сахар – «Говорят, скоро снова пропадёт, – зачастила прямо с порога, – четыре раза в очередь вставала!». В другой – набор, торчали ноги полуимпортной курицы, попка колбасного батона, выпирали какие-то банки. «Привезли
– Я уезжаю.
– Когда?
Холодильник зарычал, задребезжала жестяная хлебница на нём, Валерка отступил из кухни в коридор, потом в комнату, сел на табурет за детской кроваткой и пожалел, что упустил момент до холодильника, рычит, как трактор, как третий, самый громкий в разговоре, да и перестарался со спокойствием, вон, даже не спросила «куда?», думает, конечно, что на Володарку, снег с тёщиной хибары скидывать.
– Сейчас поедешь или поужинаешь? – с холодильником у них дуэт был сильный.
Валерка привстал и решился:
– Сегодня ночью. В три часа автобус.
«Ну, держись!»
Жена заполнила дверной проём.
– Вы же – неделя, как приехали! Говорил же, что теперь только на последний лёд, в марте! – в уголках губ скопилось предвкушение заслуженного посрамления обманщика, лёгкой победы: «Так ты у меня и поедешь! Надо ещё узнать, что это за рыбалки такие!»
Валерка простонал на выдохе: ещё не легче, как сам сразу не сообразил, ведь и на Вазузу автобус тоже всегда в три ночи.
– Да я не на рыбалку.
– А… куда? – сделала шаг в комнату, сдула с лица волосы и застыла с приоткрытым ртом и заострившимися металлическими глазами, – куда?
«Может, не говорить? Взять да уехать… а из Еревана прислать телеграмму, пусть одна тут бесится…» – не додумал, как язык сам признался:
– В Армению… решили вот с ребятами съездить на ликвидацию, – получилось не так весомо, как было приготовлено.
– Что? Куда? – жена сделала ещё шаг, Валерка опять опустился на табурет, взял из детской кровати любимую дочкину куклу-Мальвину и стал её вертеть, будто кроме куклы ничто его не интересует. И знак жене: и меня, смотри, не заводи…
Жена знака не заметила:
– На кой чёрт вас туда несёт? С ребятами!.. – подошла совсем близко, но рукой ещё не достать, – э-эх, нашли-таки дурака, в Армению!
Вертел куклу и думал, как повезло с женой Мишке, ещё позавчера сказал и – ничего, жена понимает, что надо же как-то машину брать. И как легко приноровился жить Сашка: на полтретьего будильник, сонную жену в щёчку, в окошко ручкой, подробности письмом. А после работы ещё спокойно пошёл в жилбыткомиссию мыло разыгрывать: кусок на шесть человек, на троих половинка финского лезвия и на двести человек одна кроличья шапка – и ведь выиграет, его вещи любят… Тут же!..
Аккуратно посадил куклу на подушку.
– У
– А у нас – счастье? У тебя у дурака – счастье?
После первых таких взвизгов Валерка всегда начинал жену тихо ненавидеть, она ведь кайфует, унижает его и кайфует. В другой раз он бы просто ушёл, хлопнул дверью и – психуйте без меня. Сейчас сдержался. Не жене, что-то хотелось доказать себе самому.
– Ты пойми – землетрясение, тысячи людей… дети, – «Ну, заерундил!»
– Дети?! Вот пускай к «Будапешту» автобусы подгоняют и едут к своим детям! Ни к одному магазину не подойти – один Кавказ!.. Что ты на меня смотришь?
– Это не тот Кавказ.
– А ты, значит, тот? А мы, значит, те. Мы – те! Конечно! Сам же рассказывал, как они сотенные пачки линейкой меряют, а ты какую мне зарплату вчера принёс? Скажи, скажи… Ты хоть видел сто рублей одной бумажкой?
– Заткнись, дура, там дома сложились, трагедия!
– Дома? Да они их, может, специально сложили, чтобы вы, дураки, им новые построили!.. Хоть бы наш тараканник кто-нибудь сложил к чёртовой матери! – с отчаяньем стукнула оббитым носком сапога по стене. Зелёные обои лопнули, посыпался сухой тонкой струйкой серый песок. Заплакала – то ли от обиды, то ли от боли.
– Ну ладно, ладно… – опять что-то неприятное зашевелилось под рёбрами. Летом потратили отпуск на шабашку, в четыре места совались – везде армяне. Так и вернулись ни с чем, только переругались. Интересно, эти к себе поедут? Или эти – тоже не те?
А жена уже завелась, – сначала негромко, прерывая глубокими вздохами подкравшиеся рыдания, потом порыдала от души без слов, заканчивала с причитаниями:
– У ма-те-ри кры-ша про-ва-ли-ва-ет-ся печ-ка рас-сыпа-лась по-ол про-гнил кры-сы ко-та за-да-ви-ли спит в ва-лен-ках хоть бы ру-ублик ка-ка-я гни-да а эти-и ли-ней-кой а о-он…
Больше терпеть не мог – хлопнул. «Надо тоже было будильник на полтретьего!»
На улице уже давно стемнело, день стал короток, а фонари зажигали по-летнему, а то и не зажигали вовсе, экономили. Густую темь разбавляли жёлтые окна да синее на белом снегу небо. Со снегом у нас богато.
Оба приятеля были уже в гараже – товарищеский ужин по случаю отъезда: две селёдки, сырки, солёные огурцы, половинка черного и четыре портвейна. Шикарно! Как опоздавший, опрокинул одним рыком стакан «Анапы» и через минуту почувствовал не отстранение от жениной истерики, а зудящий жар на лице и шее: аллергия, будь она неладна, как отравился в юности бормотой, так хоть совсем не пей… красного. Да ещё психанул.
Сашка всё-таки выиграл кусок мыла, нюхали его с Мишкой по очереди.
– Жене не отдам, с собой возьму, там на что-нибудь обменяю, там сейчас барахла!..
«Понёс!» – Валерка нахмурился.
Заглянул Мишкин сосед по гаражу, Артёмыч. Весёлый предпенсионный дядька.
– Привет, мародёры! Ещё не уехали?
«И этот туда же!» – со всей силы пхнул железную дверь ногой, прежде чем захлопнуться, дверь глухо тумкнула по соседскому лбу.
– Ты что, Валер? – Мишка прислушался к задверью: жив ли?