Ястреб и голубка
Шрифт:
Взгляд, которым он на нее воззрился, был страшен, но она не дрогнула и не отступила.
Он глумливо усмехнулся:
— Королева поощряет в англичанках независимость. А мы, ирландцы, умеем сделать наших женщин шелковыми. Мы хорошо знаем, когда за косы оттаскать, когда в постели приласкать. Главное, чтобы и то и другое регулярно.
Барон быстро освобождал Шейна от одежды, уже не обращая внимания на прочих присутствующих в комнате. Услышав слабый стон, Сабби закричала:
— Он жив! Позвольте мне помочь вам!
О'Нил поднял плащ и презрительно бросил:
— Что ж, раз
Она наблюдала, как Барон раскладывает на прикроватном столике ножи, ножницы и странные хирургические инструменты. Он открыл специальный шкаф, где у него хранились бинты, пакетики с отмеренными дозами лекарств и мази всех цветов во флаконах и баночках причудливых форм. Сабби видела, как он бросил в серебряную миску с горячей водой какие-то кристаллы, и вода приобрела темно-пурпурный цвет. Затем он промыл зияющую рану, из которой все еще вытекала кровь.
— Он выживет? — спросила она, едва шевеля губами. В комнате наступила тишина. — Говорите, черт вас побери! Он меня обманул: сказал, что вы не можете говорить, но я же слышала ваши слова!
Когда наконец раздался ответ, Сабби невольно поразилась, как красиво звучит его голос. Богатый, явно свидетельствующий о превосходном воспитании, добрый, сильный и несущий утешение.
— Он вас не обманул. Он сказал: «Барон не говорит», а вовсе не «Барон не может говорить». — Он помолчал. — О'Нил прав. Глубокие раны под мышкой почти всегда смертельны, и все-таки… он один из самых сильных людей, каких я когда-либо встречал.
— Значит, вы думаете, что у него есть шанс выжить?
— Это ваш долг и мой — постараться, чтобы он выжил, — сказал Барон спокойно и убедительно. Он перевязал рану и так туго стянул бинтами грудь Шейна, что почти не оставил тому возможности дышать.
— Он же вздохнуть не сможет! — запротестовала Сабби.
Барон терпеливо объяснил:
— Это только на то время, пока я буду переносить его в кровать. Иначе у него вытечет вся кровь.
Когда Шейн был уложен на кровать, Барон снова — уверенными, бережными руками — перевязал рану и снова плотно забинтовал грудь, но все-таки не настолько плотно, как в прошлый раз. Теперь Шейн, который все еще пребывал в бессознательном состоянии, мог дышать, хотя и не слишком глубоко.
— Что я могу сделать? — робко спросила она.
— Не позволяйте ему подниматься с кровати, — прозвучал простой ответ. — Я пойду наберу кое-каких трав, которые придадут ему сил. Как только он придет в сознание, сразу же позовите меня.
Сабби вгляделась в раненого. Казалось, на него была надета маска смерти — таким бледным и неподвижным было его лицо. Теперь она поняла, откуда у него ирландское имя — Шейн. Он ирландец. Он ирландский принц. Все это казалось таким очевидным, как будто она знала — их судьбы связаны воедино, на благо или во зло от начала времен.
Внезапно он сбросил покрывало и заметался. Глаза он не открыл, и она не знала — пришел он в сознание или нет. Она укрыла его снова и попробовала удержать от резких движений, но не могла с ним совладать. Тогда она начала тихо-тихо напевать ему что-то монотонное — успокаивающим, ласковым голосом, вкладывая всю
Вскоре она заметила, что старается не зря: он затихал, когда звучал ее голос, и начинал метаться, стоило ей умолкнуть. Его лицо уже не было смертельно бледным, но на смену бледности пришел лихорадочный румянец, и, дотрагиваясь до его тела, она чувствовала, что он весь горит.
Вошел Барон с большим кубком в руках, который он передал Сабби, а сам осторожно поднял с подушек голову Шейна. Сабби поднесла кубок к губам раненого, и оба терпеливо дождались, пока он не выпил половину приготовленного зелья. Сабби принесла из ванной комнаты кувшин охлажденной розовой воды и бережно обмыла лицо, шею и грудь Шейна.
Затем Барон снова поднял его голову, и они сумели сделать так, чтобы он проглотил остаток эликсира. Барон не отлучался из спальни в течение двух часов, пока микстура не возымела действия: жар начал спадать. Сидя по обе стороны от Шейна, Барон и Сабби удерживали его в неподвижности.
Когда наступил кризис и сухой жар спал, выступила испарина — из всех пор тела сочилась влага, настолько обильная, что промокли простыни. Сабби принесла свежие и с помощью Барона сменила белье в постели.
Шейн открыл глаза, едва слышно произнес ее имя и снова смежил веки, как будто заснул.
— Ему нужен покой, и ему нужны вы. По-моему, вам следовало бы прилечь рядом с ним. Я буду наведываться сюда каждый час, — пообещал Барон.
Сабби, не торопясь, разделась, выложила на поверхность бархатный халат — на тот случай, если ей понадобится встать и позаботиться о Шейне, — а затем, нагая, скользнула в широкую постель и улеглась, обвив его руками.
Спокойно и настойчиво она сосредоточилась на одной мысли: он должен жить. Она не знала, возможно ли как-то передать собственную силу в его тело, но пыталась этого добиться.
Ее тревожило, что его сердце, всегда стучавшее так гулко и размеренно — когда прежде ей доводилось лежать в его объятиях, — теперь билось слабо и неровно. Она не могла отделаться от металлического запаха крови, и это наполняло ее темным страхом. Ей казалось что в долгие молчаливые часы нескончаемой ночи она разделила с ним его смерть. Она старалась не закрывать глаза из опасения, как бы ее не сморил сон хотя бы на мгновение: она боялась, что Темный Привратник воспользуется этим моментом и перетащит Шейна на другую сторону Ворот, разделяющих Царство жизни и Царство смерти.
Однажды она вскочила с криком, резко выставив вперед руки, чтобы загородить его, но причиной ее страха оказалась всего лишь скрытая под рясой с капюшоном фигура Барона, который низко наклонился к Шейну, чтобы прислушаться к его дыханию. Сабби лежала, прижавшись к Шейну, и пыталась разобраться в собственных чувствах к этому человеку, который — на радость или на горе — был ее мужем. Ее сердце и разум не могли прийти к согласию. Собственные мыли и чувства безнадежно перепутались и оказывались непостижимыми для нее самой — столь же непостижимыми, как тайна, окружавшая его. Она понимала только одно: она безвозвратно, отчаянно увязла во всем этом, и пути назад для нее нет.