Ястребки
Шрифт:
Кире вспомнился сон Обломова. Каждый в том мире знал только самого себя. Нет, не может Кира знать только себя, не может прятаться в бомбоубежище вместе с младенцами и стариками. На фронт… на фронт…
Девушка представила себе поле боя. Она ползёт с зажигательной бутылкой в руках по густой траве, невидимая как змейка. Движется вражеский танк, вот он уже совсем близко. Кира кидает бутылку под гусеницу. Стальная машина, задыхаясь, встаёт на дыбы, рушится, горит. Кира ползёт дальше. Перед ней второй танк. Взмах… Бросок…
Стены сотряслись от грохота. С потолка посыпалась штукатурка,
Женщины вскочили с нар, ребята дружно заревели. Страх… страх… страх… был написан на лицах людей.
Кира встала спиной к двери, протянула руки вперёд, силясь сдержать толпу.
— Товарищи, остановитесь! — кричала она. В горле першило от пыли. — Товарищи, назад! — надрывалась Кира, и её голос тонул в панических криках,
— Женщины, спокойно, спокойно, — возник над толпой голос ласковый, уверенный. — Посмотрите наверх — потолок цел, лампочка горит. Бомба упала в сквере. — Это был голос бабушки, и от этого голоса, бодрого, доброжелательного, затихала паника, люди приходили в себя. Бабушка разводила женщин по местам, смахивала с нар белую пыль, Помогала укладывать детей.
«Воздушная атака отбита. Отбой! Отбой!» -раздалось наконец долгожданное.
Люди выходили на улицу, жадно глотали воздух, пахнувший свежей землёй, зеленью. Под ногами вместо твёрдого асфальта — взрыхлённая земля, дорога завалена вывороченными деревьями. В небе гасли звёзды, занималась холодная сентябрьская заря.
— Тимирязев исчез! — крикнул кто-то.
В сумраке на фоне поредевших деревьев возвышался постамент, но хорошо знакомой фигуры учёного на нём не было. Недалеко от постамента зияла огромная воронка. На площади лежал на боку искорёженный взрывом трамвай. Угловой дом был разрушен, и на уцелевшей внутренней стене поблёскивал маятник на часах. Часы продолжали ходить.
Прибыли красноармейцы на машине и стали убирать с трамвайных путей вывороченные с корнем липы, разбрасывали лопатами мягкую землю.
— Здесь он! — обрадованно воскликнул красноармеец, отбросил лопату в сторону и руками стал разгребать землю.
Статуя учёного лицом вверх лежала в нескольких метрах от постамента. Кира зачерпнула осколком плафона воду, бившую из повреждённой трубы, и смыла землю с лица учёного. В гневных глазах отразились первые лучи солнца.
Бабушка разыскала Киру и потянула её домой: надо поспать перед школой. У крыльца дома толпились люди: управляющая домом объявляла, чтобы готовились к эвакуации и что школа с сегодняшнего дня закрывается. Бабушка вместе с другими пошла в домоуправление получить посадочные талоны, а Кира побежала в райком комсомола. Сегодня она решила быть непреклонной. Не раз она была в райкоме, почти каждый день по пути из школы бегала в военкомат, и старый офицер, завидев её, ворчал: «Опять эта девчонка с косами явилась». Дались ему Кирины косы. А может быть, в них всё дело?
В райкоме было людно, шум стоял невообразимый. Узнав об эвакуации, мальчишки и девчонки, вся эта «недоросль», как их называли в военкомате, спозаранку явились сюда, и вот требуют послать их на фронт, на самую что ни на есть передовую.
В приёмную вышел секретарь райкома,
— Кто знает немецкий язык и радиодело, отойдите к окну, — сказал секретарь райкома.
Кира отошла вместе с двумя мальчиками и девушкой.
Офицер внимательно оглядел всех четырёх и сказал:
— Девочка с косами, подойди сюда.
Секретарь райкома, офицер и Кира прошли в кабинет.
По дороге домой Кира завернула в парикмахерскую.
Пожилая парикмахерша спросила:
— Помыть?
Нет, остричь, и как можно короче, — ответила Кира, села в кресло и быстро расплела косы. Волосы рассыпались по спине и свесились почти до пола.
Парикмахерша пострекотала в воздухе ножницами, собрала в горсть Кирины волосы, взвесила их на руке и бросила ножницы на мраморный столик.
— Иди домой и забудь дорогу в парикмахерскую. С такими волосами ты Василиса Прекрасная, а без них будешь лопоухим мальчишкой.
— Мне необходимо их остричь, — взмолилась девушка.
— На фронт собираешься? — понимающе заметила женщина. — А красоту всё равно губить не надо. Пусть кто другой, а у меня рука не поднимется.
— Нашли что жалеть! — вспыхнула Кира, но сидеть в очереди к другому мастеру не было времени. «Сама отрежу», — решила она.
Дома бабушка укладывала в чемодан Кирины вещи и напевала свою любимую: «Под натиском белых наёмных солдат отряд коммунаров сражался…»
— Завтра ты едешь в эвакуацию, — решительно сказала бабушка. — Такой приказ коменданта города.
— А ты? — спросила Кира.
— Я — послезавтра со вторым эшелоном. Я договорилась с Марией Дмитриевной, чтобы она заменила тебе мать и бабушку.-Голос бабушки дрогнул.- И ей с тобой будет легче перенести потерю сына. Ты будешь её слушаться, как меня.
— Хорошо, бабушка. — Кира прижалась к ней.
Бабушка смахивала со щёк непрошеные слёзы.
— Я пойду с девочками попрощаюсь. Можно?
— Иди, только ненадолго, у меня вечером партсобрание, а нам о многом ещё надо поговорить.
Ровно в пять часов Кира, запыхавшись, взбежала на шестой этаж большого дома за Крымским мостом. Позвонила. Дверь открыл пожилой человек в золотых очках с толстыми стёклами. Под левой рукой у него был костыль.
«Старый и без ноги. Это не он», — подумала Кира и спросила Григория Ивановича.
— Я самый и есть, — ответил человек с костылём. — Жду девочку с косами. Как тебя зовут?
— Кира.
Сели за круглый стол. Григорий Иванович спросил:
— В военкомате была?
— Была.
— Отказали?
— Да.
— Сколько тебе лет?
— Пятнадцать.
— Мне в четыре раза больше. И я был, и мне отказали. Говорят- стар, говорят — обязательно две ноги должны быть у солдата, а откуда возьмёшь вторую, когда в девятнадцатом потерял. Не вырастет вторая. Нет? Говорят — поезжайте в эвакуацию.