Ястребы мира. Дневник русского посла
Шрифт:
Сопровождавшие нас чеченцы остановили колонну в самом центре этого крупного аула, чтобы забрать какого-то своего человека — проводника на встречу с «президентом» Ичкерии Зелимханом Яндарбиевым. Я вышел из машины, чтобы перекурить, и увидел, как из дома напротив стали выходить странные люди в белых одеждах. На фоне сумерек они больше походили на привидения. Наконец на пороге дома появился человек в черной одежде. Увидев стоявшие машины, он сразу направился в мою сторону. Я узнал его сразу. Это был Хаттаб — известный международный террорист, религиозный фанатик-ваххабит, через которого шейхи Саудовской Аравии финансировали банды иностранных наемников
Хаттаб подошел ко мне вплотную и принялся меня рассматривать. Всем своим видом он говорил мне: смотри, я здесь хозяин.
Удивительная вещь: тот, за кем по горам, покрытым «зеленкой», гонялся весь армейский спецназ, стоял передо мной как ни в чем не бывало. Он не сидел в землянке, не прятался в кустах, не брил усы и бороду, чтоб не быть опознанным, — нет! Этот подонок, убивший не один десяток наших солдат в Афганистане и Чечне, стоял напротив меня, никого и ничего не боялся, топтал нашу землю, чувствовал себя как дома.
Люди в белом, которых я заметил первыми, видимо, были слушателями его «политзанятий». Они тоже не прятались, они чувствовали себя хозяевами положения и земли, которую эти изверги обильно полили русской и чеченской кровью. Сколько раз потом я жалел, что в моих руках в ту минуту не было оружия.
— Русский? — с сильным акцентом спросил меня Хаттаб.
— Русский, — ответил я.
— Зачем русский? — усмехнулся араб.
В этот момент в моем лице, видимо, что-то переменилось, и «гиды», хмуро наблюдавшие за этой сценой, как по команде встали между нами. Один из них открыл дверь машины и показал мне жестом, чтобы я сел на заднее сиденье, другой что-то тихо сказал Хаттабу на вайнахском. Потом оба прыгнули вслед за мной в машину и приказали водителю тронуться с места. Захлопнув двери, они передернули затворы автоматов и не спускали глаз с оставшегося стоять на том же месте араба и окруживших его наемников, пока их силуэты совсем не исчезли из поля зрения.
Так я познакомился с законом гостеприимства чеченцев. Они отвечали за мою жизнь, и я смог убедиться, что это были не пустые слова. «На самом деле Хаттаб милостивый. Многих русских солдат пожалел», — как бы в оправдание сказал мне через пару минут один из «гидов». «Не сомневаюсь», — буркнул я, и всю остальную дорогу до села Старые Атаги мы ехали, не проронив ни слова.
Наша встреча с «президентом Ичкерии» была обставлена с особой помпой. Утром нас привезли к большому особняку. Здесь находилась резиденция Яндарбиева. Ее охраняли два десятка молодых парней, облаченных в черную униформу и вооруженных до зубов.
Всех, кроме меня и моего помощника Юры Майского, обыскали. Коренастый, невысокого роста симферополец Юра, с которым мы в свое время облазили пол-Боснии, сам смахивал на чеченца. В перерывах между разъездами, пока я встречался с ичкерийскими «авторитетами», он на улице в окружении толпы боевиков показывал свое боевое искусство, награждая восторженных чеченцев глухими ударами по телу. Юру сразу зауважали. Его колючего взгляда не выдерживал ни один боевик, а в единоборстве ему не было равных. Не решилась трогать его и охрана «президента Ичкерии», позволив Юрке тайно пронести на встречу с «царем зверей» пару стволов.
До этого «рандеву» я видел Яндарбиева только по телевизору. Помню безобразную сцену, когда членам чеченской делегации, которую возглавлял мой визави, удалось заставить
Я давно заметил, что среди отпетых бандитов, насильников и фашистов часто встречаются «романтические натуры». Адольф Гитлер был художником, Джаба Иоселиани — доктором искусствоведения, Звиад Гамсахурдиа — «творческим интеллигентом», Витаутас Ландсбергис — музыкантом. Яндарбиев был их поля ягодой — поэтом. Правда, стихи мы с ним декламировать не стали.
«Президент» был нарочито ко мне внимателен, говорил вкрадчивым голосом, старался быть правильно понятым. Смысл его речи сводился к следующему: чеченцы хотят жить отдельно от русских, но не хотят, чтобы их выдворяли из России. Я сказал, что так не бывает, что если чеченцы хотят строить собственную государственность, то пусть забирают всех своих соплеменников обратно в Чечню. Разговор явно раздражал Яндарбиева, но он всем своим видом демонстрировал спокойствие.
Я специально говорил вполголоса. Время от времени он наклонялся в мою сторону, чтобы разобрать смысл сказанного — так я заставлял его запоминать каждое мое слово. В конце разговора «президент» клятвенно пообещал мне сделать все возможное, чтобы прекратить травлю русских, вступить в сообщение с руководством Русской общины, по просьбе которой я с ним и встречался, выслушать и выполнить требования русских грозненцев, желавших как можно скорее покинуть пределы Чечни. Я понимал цену его словам, но все-таки видел, что Яндарбиев меня услышал.
По дороге в аэропорт я попросил остановить машину у разбитой русской церкви где-то в центре Грозного. Там мы обнаружили трех тихо сидящих русских старух. У алтаря копошился православный священник, очищая от кирпичной крошки и грязной пыли лежавшие средь битого камня иконы. Все они были прострелены автоматными очередями. Батюшка рассказал, что русских в городе осталось еще достаточно много, но все они в крайне подавленном состоянии оттого, что уходит русская армия. Никто не знает, как выбраться из Чечни, куда ехать. Некоторые русские не могут оставить своих больных родных и близких. В общем, ситуация трагическая.
Во время нашей беседы с развороченного церковного котла неожиданно сорвалась стоявшая на нем жестяная бочка. Она с грохотом упала в метре от нас. Но что меня поразило: ни сидевшие рядом пожилые женщины, ни кошки, спавшие у их ног, даже не вздрогнули. Люди и животные в Грозном настолько привыкли к взрывам, оружейным залпам и стрельбе, что перестали обращать на них всякое внимание.
В аэропорту «Северный» нас уже ждал вертолет. Мы побросали в него дорожные сумки и уже собирались занять свои места, как вдруг ко мне подбежал сержант и передал просьбу командования задержаться.
Вслед за ним мы поднялись на третий этаж служебного помещения аэровокзала, где находился временный штаб.
Там нас ожидали несколько старших офицеров, два генерала и кипящий чайник. Военные попросили поделиться с ними впечатлениями о поездке в горные районы Чечни. Я подробно доложил обстановку. Один из генералов, заинтересовавшись моим рассказом, упросил нас задержаться на некоторое время, распорядился выгрузить наши вещи и отправить нас следующим вертолетом в Моздок, а вертолет, ожидавший нас, вернуть обратно на базу в Ханкале. Позже, вернувшись домой, я узнал, что этот вертолет, на котором мы должны были лететь и с которого сняли наши вещи, был сбит боевиками.