Явка с повинной. Байки от Вовчика
Шрифт:
Эту историю рассказал мне Коля Караченцов. Москва. Колонный зал Дома союзов. Идёт концерт. За кулисами стоит Коля и народная артистка Грузии Маквала Касрашвили (фиг запомнишь!). Подходит ведущий. Пожилой, знаменитый, в бабочке: — Милочка! Сейчас ваш выход! Как вас представить публике?
Певица:
— Главное, не перепутайте фамилию — Ка-сра-швили!
— Милочка, ну, кто ж вас не знает! Вы ж кумир всей Москвы.
(Выходит на сцену):
— А сейчас перед вами выступит наша общая любимица, солистка
Коля мне потом рассказывал, что в этот момент у него подогнулись ноги…
— И ты после ЭТОГО выйдешь на сцену?
Ответ был гениальным:
— Ну что ж, пять минут побуду Насрадзе!..
И пошла на сцену, как царица.
Я подозреваю, что с подобным она уже сталкивалась.
А ещё был случай. Рассказывал мне Коля Караченцов. Лет двадцать тому в Ленкоме шел спектакль «Оптимистическая трагедия». Театральный художник оформил сценический задник в виде двух белоснежных линкоров, стоявших нос к носу. И на фоне этих ослепительно огромных корабельных бортов разворачивалось действие бурных р-р-р-революционных лет.
И в аккурат в этот период из театра за пьянку выперли то ли машиниста сцены, то ли бутафора… И он решил ОТОМСТИТЬ! За всё!
По задумке режиссёра-постановщика спектакль начинался с полного затемнения. Затем раздавались корабельные склянки, медленно включался свет — и начиналось представление.
Наш изгнанный из театра страдалец решил использовать эти несколько минут полной темноты для осуществления своей благородной мести. Вооружившись банкой с чёрной краской и кистью, он в полной темноте вывел на белоснежном борту линкора те ТРИ заветные буквы, которые волнуют сердце каждого русского человека. Буквы были с человеческий рост, и прекрасно читались с любого места, будь то ложа-бенуар или галёрка. Короче, когда дали занавес, нашего героя уже и след простыл. Зато публику ожидало незапланированное яркое развлечение в виде знакомого до боли слова на борту корабля. Начался смех, переходящий в хохот, и «под это дело» дали занавес. В смысле — закрыли. И стали срочно замазывать чёрные матерные буквы белой краской. Замазали, дали занавес (в смысле — открыли) и начали спектакль. Ну поначалу публика ещё какое-то время обсуждала происшедшее, но потом втянулась в спектакль и затихла.
Спектакль идёт, красочка белая под лучами прожекторов подсыхает, и настаёт момент, когда из-под белой полезла ЧЁРНАЯ… и вот уже заветное слово буквально пылает на борту линкора. И как тут актёрам играть революционную трагедию, когда за спиной — ТАКОЕ!
И опять в зале — ржачка! И опять дают занавес. И зритель слышит, как за сценой заработали молотки. И когда занавес открыли в третий раз, зал не то что заржал — зал задохнулся от хохота. То место, где были БУКВЫ, было… забито ДОСКАМИ. Крест-накрест.
Понятно, какая могла быть в тот вечер «Оптимистическая трагедия» под стоны «умирающего» от хохота зала, под рыдающих от смеха актёров… И занавес закрыли в третий раз. Насовсем.
История, рассказанная мне Колей Караченцовым со слов Саши Абдулова, непосредственного участника оной.
Был у Абдулова друган закадычный, каскадёр, профессиональный водила-ас, отчаянный хлопец. Сколько вместе было выпито по жизни, оставим на совести историков-криминалистов… Но только в ТОТ день было принято «на грудь» немало. Саша засобирался домой и уже хотел вызывать «точило», как друган заобижался — мол, какая тачка, когда Я у тебя есть. Никакие уговоры не подействовали, и Саша безропотно подчинился, поскольку знал: его друг за рулём в любом состоянии — гениальней Пушкина с гусиным пером, и даже ещё круче!
Короче, только выехали, как попали на гаишников… Ну те, когда увидели, кого тормознули, несказанно обрадовались да так, что в радости своей не усекли, что «звезды» — крепко «принявши»! Как всегда в таких случаях пошло братание, автографы и всё такое…
И тут один из ментов и говорит:
— Ребята! У нас тут проблемка имеется: движок на газике наи. нулся, подсобите по дружбе до отделения на тросике дотянуть!
Естественно, наши хлопцы согласились, подцепили газик за бампер — и в путь!
НО! Поскольку были крепко поддатые, то через пять минут подзабыли и про ментов, и про газик…
В общем, чешут ребятки по ночной Москве, как обычно — на приличной скорости, и тут Абдулов замечает: позади них — газик ментовский!
— Слышь, — говорит, — к нам, кажись, менты на хвост сели! А ну давай, ПРИТОПИ!
Тот «притапливает», а менты — не отстают…
Саша говорит:
— Вот, сука, упорные попались. А ну-ка ещё малость поддай жару, и — через проходняки! Ну, как ты в последнем фильме от погони сматывался!!!
Наш каскадёр врубил по полной, запетлял по каким-то убитым дворам, стройкам… Через какое-то время слышат — сзади что-то дзеренчит! И ментов на хвосте уже нету… Остановились, выползли из машины… Глядь — БАМПЕР на тросике оторванный! Тут-то ребятки и вспомнили ВСЁ… И ментов с их просьбой, и газик ментовский…
— Это что ж, мы их по всей Москве мотыляли? — задал риторический вопрос водила-ас.
Как говорят знающие люди, в ЛЮБОМ уважающем себя коллективе есть свой местный гений-«нюхач». Т. е. человек, обладающий талантом определять, ГДЕ в данную минуту УГОЩАЮТ. Нет такого НИИ, продбазы, а уж театра и подавно, где не обитал бы такой гений.
И в театре Ленком, естественно, был подобный самородок. Росточком он не вышел, да и внешности был невзрачной. Служил то ли работником сцены, то ли по столярной части, но вот чего у него было не отнять — так это способности в кратчайший срок вычислить, где… НАЛИВАЮТ.
Нужно сказать, именно за это качество его в театре не то чтобы не любили, но слегка сторонились. Тем более что и с деньгами у артистов в те годы было пожиже, а с другой стороны, поскольку ещё — «до Захарова», на послеспектакльные междусобойчики тогдашнее руководство смотрело сквозь пальцы… Чем актёрский молодняк частенько и пользовался.