Явка в Копенгагене: Записки нелегала
Шрифт:
— Ну, расскажите, как все произошло, — послышался голос парторга.
— А что рассказывать? Мы и так все рассказали и все описали в своих отчетах.
— Большинство из присутствующих ничего о вашем деле не знает. Так что расскажите все по порядку.
«Вот и плохо, что не знает», — подумала я.
Я рассказала о событиях, происшедших после моего возвращения из Союза в сентябре 1970 года. О наличии предателя в наших рядах промолчала: перспектива оказаться в психушке и расстаться с детьми меня совершенно не устраивала. И поэтому на вопрос, что я думаю о причинах провала, я ответила вполне нейтрально: «Где-то, очевидно, имел место
— В Европе вы не обнаружили за собой слежку?
— Нет, не обнаружила.
— А ведь она была. Это очевидно.
— Возможно. Но не очевидно. Я тщательно проверялась. Слежку в Европе не обнаружила.
Мое сознание было настолько взбудоражено, сама я настолько деморализована, что смутно помню все происходящее. Задавали вопросы— я отвечала. Как будто это была не я.
— А зачем вы вообще вернулись сюда? — прозвучал вопрос из начальственного угла.
— А что, не надо было возвращаться?
Лишь сейчас, через два с лишним десятка лет, я уловила истинную подоплеку этого вопроса: «Надо быть сумасшедшим, чтобы вернуться, зная, что тебя ждет».
— Но они же сами пришли! — послышался чей-то голос.
— Это еще надо проверить, как они пришли.
Шеф «С» сидел молча, уставившись в крышку стола. Вопросов он, кажется, не задавал.
Обсуждение продолжалось.
— Ну, зачем же обоих под одну гребенку?! — послышался голос. — Зачем вы так?
Его заглушили другие, более мощные голоса:
— Исключить! Исключить! Вон из партии!
Мы быстро шли по коридору. За нами, немного поотстав, следовал В. Е. Я была вне себя и хотела было пройти мимо прапорщика, стоявшего на выходе, но он грубо отстранил меня, практически оттолкнул назад.
— Пропустите их, они со мной. Вот их пропуска, — сказал подошедший к нам В. Е.
Мы вышли на свежий морозный воздух.
Через полчаса она вернулась. На ней лица не было.
В. Е. проводил нас до выхода, предупредив, чтобы 24 ноября в 10 утра мы пришли сюда на заседание парткома, взяв с собой партбилеты, а «Весте» захватить еще и юбилейную медаль «100 лег со дня рождения В. И. Ленина», которой она была награждена во время своего приезда в Москву летом 1970 года.
— Ну и что ты думаешь по поводу всего этого балагана? — спросила «Веста», когда мы очутились на улице. — Как же мы теперь будем жить без партии?
— Лучше быть хорошим сочувствующим, чем фальшивым коммунистом с партбилетом, — отвечал я.
— Дело не в партбилете. Дело в убеждениях. И в деяниях тоже.
Пешком мы дошли до Кропоткинской, пересекли Крымский мост и по Нескучному саду вышли на Ленинский проспект, откуда троллейбусом доехали до нашего дома на Профсоюзной улице. На душе было тяжело.
24 ноября утром мы снова пришли на Лубянку. На этот раз В. Е. провел нас в другой, столь же просторный, отделанный деревом кабинет, принадлежавший секретарю парткома ПГУ.
На этот раз нас пригласили обоих вместе. Нас усадили во главе длинного стола. На противоположном конце восседал секретарь парткома, которого я помнил еще по 101-й школе. Обладая несомненным даром красноречия, он выступал по любому поводу на каждом собрании. Вокруг длинного стола сидели члены парткома: слева — Шеф и его замы, справа — все остальные. Приглашенные — на стульях у стены. Здесь находились также и те, кто бывал у нас на даче в Серебряном бору, включая Б. С., руководившего расследованием.
Б.
Заседание парткома объявили открытым. Мы с «Вестой» (она сидела слева от меня) знали, что нам предстоит.
Был зачитан текст о результатах служебного дознания, проведенного Б. С. и В. Е. Там были перечислены все наши грехи, самым страшным из которых было высказанное нами подозрение о наличии предателя в нашей среде и отречение от гражданства СССР.
Затем слово взял Шеф (А. И. Лазарев, ныне покойный). Я был о нем высокого мнения, считал его принципиальным и справедливым.
— Мы все должны понимать, — говорил Шеф, — что Мартыновы в течение длительного периода времени — почти полтора года, — имея на руках двух малолетних детей, ежедневно подвергались морально-психологическому воздействию со стороны противника, что в той или иной степени не могло не сказаться на их физическом и психическом состоянии. Да здесь еще и мы добавили, работая с ними почти целый год. Прошу вас все это принять во внимание. Что касается их проступка, то это уже всесторонне обсуждалось на собрании первичной партийной организации, решение которого вам известно. Призываю вас проявить должное понимание проблемы.
Затем выступил зам:
— Дискредитировали честь и достоинство советского офицера, чекиста-разведчика, выдали государственные тайны, парализовали разведывательную работу в Южной Америке, сотрудничали с противником, способствовали выдворению двух наших сотрудников из страны нахождения, отказались от советского гражданства…
— Но ведь они же отказались-то под чужой фамилией! — воскликнул кто-то.
— Да. Они назывались Мартыновыми. [58] Но и эту фамилию им дала советская власть. Так что факт отречения от Родины налицо.
58
«Мартынов»— это псевдоним, присвоенный мне еще в разведшколе. Под этой фамилией я находился в командировке в Египте. Этой фамилией назвался при допросах.
В том же ключе выступили еще несколько присутствующих. Чувствовалось, что, как и на первом собрании, выступавшие были хорошо подготовлены, хотя оперировали данными с подачи В. Е. Весь ход заседания был отработан до мелочей. Выступали в основном тс, кто заранее записался.
И вот, наконец, встал секретарь парткома и произнес блестящую обвинительную речь. Здесь уж он дал волю своему ораторскому искусству. Он сек нас вдоль и поперек, то понижал голос до шепота, то гремел набатом. Мы — предатели, изменники Родины, изгои, отщепенцы, разложившиеся элементы, люди без идеалов, перерожденцы…