Явка в Копенгагене: Записки нелегала
Шрифт:
— Да, да, мы мне говорили об этом, но ведь то же были демократы.
— А запрет на встречи с иностранцами распространяется, кстати, и на демократов.
Затем В. Е. вел разговор еще на какие-то отвлеченные темы, спрашивал о наших детях. При этом он почти непрерывно курил. Пришедший с ним товарищ в разговоре участия почти не принимал.
— Вы обратились с письмом на имя Председателя, — подошел наконец к главному В. Е. — Мы тут посовещались и, учитывая, что уже прошло десять лет, решили вашу просьбу удовлетворить.
Мы сидели, затаив дыхание. Трудно было поверить в такое.
— Вы,
В. Е. неодобрительно покосился на него. Мы чувствовали, что ему была в тягость подобная миссия. Ведь он был одним из инициаторов нашего изгнания из Москвы, а теперь вот ему же и поручили вернуть нас в Москву, и это ему явно претило. Но… приказ самого Председателя!
— Какие у вас в связи с этим будут просьбы? — спросил В. Е.
— Ну, прежде всего, жилье, разумеется.
— А разве вы не можете жить у матери?
— Где же там жить? Там мать, брат с семьей, а квартира— двухкомнатная хрущовка, — ответила «Веста». — Где мы там разместимся?
— Это абсолютно исключается, — подтвердил я. — Нас ведь четверо. Кто же нас там пропишет?
— Хорошо. Мы посоветуемся с руководством по этому поводу. Очевидно, придется посмотреть наши резервы, что-то подыскать, — сказал он, глядя на товарища. Тот утвердительно кивнул. — Но вы не рассчитывайте на скорое решение этой проблемы. Это займет как минимум полтора-два месяца.
— Ничего, мы подождем, — сказала «Веста».
— Какие еще будут просьбы?
— Нельзя ли будет поднять вопрос о пересмотре пенсии? Эти пятьдесят процентов, которые я получаю… Это ведь всего сто рублей…
— Я даже не буду ставить этот вопрос перед руководством, так как это абсолютно нереально. Что еще?
— Тогда все.
— Чем собираетесь заниматься в Москве?
— Техническими переводами.
— М-да. Это не так просто. Нужны связи. Ну а как вы? — обратился он к «Весте».
— Что-нибудь найду.
— Тогда до свидания. Если появятся новости в отношении квартиры, я сам сообщу. Ваш телефон у меня есть.
Но В. Е. не позвонил ни через месяц, ни через два. Мы уже уволились с работы, у нас было чемоданное настроение, а из Москвы — ничего. На наши телефонные звонки никто не отвечал. Пришлось мне самому поехать в Москву, чтобы выяснить, в чем дело. Через дежурного по главку узнал, что В. Е. отбыл в отпуск и вернется только через месяц. Переговорил по телефону с его замом. Он о нашем деле ничего не знал, но уверен, что как только В. Е. вернется из отпуска, сразу передаст ему о моем звонке. В конце июня позвонили товарищи из местного ГБ и сказали, чтобы мы снова выехали в Москву и договорились о встрече по известному нам телефону.
В условленное время мы снова встретились с В. Е. у входа в бюро пропусков КГБ. С ним был незнакомый нам товарищ, по-видимому, ведавший хозяйственными вопросами.
— Что же вы, В. E., не могли нам сказать, что уезжаете в отпуск? Мы все же как-никак волновались, — сказала «Веста».
— А почему это я, собственно, говоря, должен вам докладывать? — отвечал он своим неторопливым хрипловато-вальяжным тоном.
Мы сели в черную «Волгу», проехались по
— Ты что же, не мог ту г хоть немного подремонтировать? — деланно пожурил В. Е. сопровождавшего нас товарища, указывая на оборванные обои в спальне. — Да и ручек на окнах вон нет. Сам, что ли, поотрывал?
Хозяйственник что-то невнятно буркнул в ответ.
— Ну вот, — сказал В. Е. с торжественным выражением лица, — хорошая квартира. А главное— в центре. Отдай им ключи и ордер да помоги оформить прописку.
И вот заветный ордер — розовая моссоветовская бумажка— и связка ключей у нас в руках. Как все просто! И как сложно! Договорившись о встрече, мы расстались.
Прошлись по переулочкам, чтобы ознакомиться с районом, где нам предстояло поселиться. Этот своеобразный и по-своему живописный район, расположенный между двумя историческими площадями — Трубной и Сухаревой (прежде Колхозной), был ограничен Сретенкой, Цветным и Рождественским бульварами и Садовым кольцом. Район этот превосходно описан московским писателем Лазарем Карелиным в его повести «Последний переулок». В самих узких переулочках здесь нет ни единого деревца, но зато много тенистых сквериков и детских площадок, театр Маяковского на Хмелева, две булочных, выпекающих плюшки, лепешки, ватрушки, источавшие окрест дивной аромат. Все дворы— проходные. Можно войти, например, с Рождественского бульвара в один двор и выйти на Сухаревской через другой, пересекая при этом все переулки. В Последнем и Печатниковом переулках размещались пивнушки, торжественно именуемые пивными барами. В сквериках, на детских площадках, на бетонных плитах— всюду сидят мужики с банками, склянками, канистрами, бидонами, пакетами из-под молока, извлеченными из мусорных контейнеров. Они потягивают жиденькое пиво и о чем-то оживленно беседуют, многие закусывают воблой, которая продается тут же из-под полы.
Половина домов здесь выселена, рамы выбиты, и окна зияют темными проемами, как во время войны. Мальчишки хозяйничают на чердаках и в подвалах заброшенных домов, разводят там костры, которые нередко превращаются в пожары. В подвалах обитают бомжи.
Наш переулок упирался в какое-то огромное, только что выстроенное массивное здание, частично напоминавшее театр и занимавшее весь угол Трубной площади. На крыше гудели огромные вентиляторы. Обойдя здание с фасада и подойдя к подъезду, мы прочитали вывеску, где золотыми буквами на красном фоне было написано: «Дом политического просвещения МГК и МК КПСС».
Сдав ордер в ЖЭК и оформив прописку, мы выехали в Н. Нужно было готовиться в переезду.
Старшая дочь очень обрадовалась предстоящему переезду в Москву, младшая же, закончившая к тому времени шестой класс, ужасно переживала, что ей придется расстаться со своим классом, к которому она привыкла и где у нее было много друзей. Ее пугал совершенно незнакомый ей коллектив в чужой школе, в другом городе. «Дайте мне ложку, вилку, кастрюльку и сковородку и оставьте меня здесь. Я не хочу никуда уезжать», — говорила она.