ЯЗЫЧЕСКАЯ СВОБОДА

Де Будион Майкл

8.

Сейчас в эпоху бума «бронебойных» косметических средств белые в значительной степени утратили чувство запаха, раньше стоявшее на ведущих ролях. Даже в средние века опытные инквизиторы всегда проводили обонятельный анализ подопечных и считалось что от представителей темных сил всегда идет трупный запах. Вообще, все запахи могут быть разделены на живые и мертвые. Раньше это ощущалось бессознательно, но в процессе создания все более и более искусственной среды обитания, данное свойство утрачивалось. Мы уже говорили о градациях вони и особенно о неустранимой вони почти всегда оказывающейся непременным атрибутом дегенерата. Вот почему они наиболее интенсивно используют средства «забивающие» их реальный запах. У черных ничего подобного не происходило и их носы настроены на восприятие запахов расово идентичных субъектов. Неудивительно, что одним из симптомов нарастающего возбуждения черной расы стал очередной этап развития негритянской музыкальной субкультуры получивший название «funk». Слово это — сугубо черного происхождение и обозначает запах издаваемый афро-американцем при совокуплении с самкой. Есть, правда, мнение что «fank» — всего лишь видоизменение английского глагола «fuck». Историки относят начало фанка к 1967 году, хотя сам термин появился несколько раньше. 1967 год — вполне оптимальное время для начала распространения первичного сексуального запаха. Он одновременно ознаменовал начало деградации американских белых максимально ускоренными темпами, ибо главным знаковым ее элементом стал коллективный

мазохизм молодежи, а он, в свою очередь, показывает, что действующая государственная модель полностью деградировала и впереди Америку ждали качественные изменения, которые и произошли. Аналогичная метаморфоза произошла и с советской молодежью 70–80 — ых годов, но об этом мы поговорим в предпоследней главе. А негры, что называется, "усиливали темп" и через 8-10 лет «funk» уже не «обоняли». Обоняние уступило место действию, только действию, без всякой сложной философии и ставок на бессмысленных эстетов. И как следствие — очередной откат. На те самые изначальные рубежи о которых говаривал Вагнер, т. е. чтение рифмованных стихов под примитивный ритм. Тогда «песнопения» имели культовый характер, сейчас же они превратились в своеобразное подобие боевых гимнов, мантрой перед битвой. Так возник рэп. То что своими корнями он глубоко уходит в африканскую культуру признается практически всеми исследователями традиций черных. Причем толком не ясно, кто первый прочитал его в своевременных США? Считается что таковым был ди-джей Kool Herc, привезший его из Ямайки, это вполне похоже на правду, все таки карибские негры лучше сохранили традиции своей исторической прародины. Не привез бы Кул Херк, привез бы кто-то другой. Среди негров США в то время была распространена другая забава. Два негра начинали обзывать друг друга в максимально неприличной форме, постепенно переходя на родителей, а потом и на всех остальных родственников. Проигрывал тот у кого «доводы» заканчивались раньше. Постепенно «обзывалки» стали рифмовать, а несколько позже соединили с музыкой. Т. е. рэп, как новое веяние, объединил в себе несколько жанров устного творчества афро-американцев. Собственно, сам термин «рэп» появился позже. Но его ожидало большое будущее, ибо он был доступен каждому, для его читки не требовалось никакого специального образования и оборудования. Это было действительное массовое народное творчество, им можно было заниматься в любых условиях. Причем не было двух людей читающих одинаково, каждый имел свой фирменный стиль.

Произошла, таким образом, подмена музыки собственно и составляющей весь джаз, — словами, которые полностью исчерпывают рэп, а читать его можно в любом темпе под любую музыку. И если у белых "в начале было слово", то у черных слово оказалось в конце, что тоже вполне объяснимо, у черных все-таки лучше развито чувственное, а не разумное восприятия бытия. В конце прошлого века им еще не было что сказать, вот они и перепевали ветхозаветные сюжеты или в крайнем случае некое подобие банальной псевдолюбовной лирики. Теперь им потребовались слова, ставшие чем-то большим чем просто фон к музыке. Они сами стали музыкой. И эти слова нашлись, причем в беспрецедентном количестве. Про ублюдков полицейских, про белых уродов, про мерзкое американское общество терроризирующее черного человека, про недолгую и опасную жизнь в черных кварталах. Садистический рэп стал ответом на садомазохическое европейское диско 70-х, а затем и на явно мазохический тяжелый и металлический рок начала 80-х.

Черный не склонен к эзоповому языку и натянутым аналогиям. Рэп вообще довольно честное выражение его мыслей, хотя бы потому, что масса не умеет врать. Рэп сейчас по сути единственный реалистичный музыкальный жанр, в нем нет фальши к которой черный опять-таки не склонен. Вот и поет черная молодежь о ненависти, о наркотиках, о тех кто им мешает и кого надо давно «перемочить», об уличных бандах, о "белых задницах" и тех сексуальных действиях которые с ними неплохо было бы провести, о ненависти к президенту и ФБР, сажающих черных парней в тюрьмы. Рэп в глазах белого стал черной блатной музыкой. В рэпе никогда не расставляются акценты. Там никогда не ясно что хорошо, а что плохо. Там нет дифференциации добра и зла — вернейший признак мышления черных. Они просто поют что если кто попытается «поиметь» их, то он будет уничтожен.

9.

Не следует удивляться тому что Христос родился в вертепе, а через какие-то триста с небольшим лет ему молились римские императоры. Еще меньше следует удивляться факту, что лица сыгравшие ключевую роль в разрушении крупных империй ХХ века появились в провинциальных городках и местечках. И уж совсем не следует делать удивленное лицо при осознании факта что джаз получил путевку в свет в самых грязных и дешевых борделях нового Орлеана, а рэп — в черных трущобах Нью-Йорка. Это призрак падения, который всегда идет не с небес, но с подземелья.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

ЛИЦА И РЫЛА

Коммунизм и Рабство — Парижская Коммуна — Ле Бон и Рембо — Толпы и Революции — 73 дня и 73 года — Век Толп — Буржуи и Толпы — Религиозность Буржуя — Искупительные Жертвы

Только когда появился первый раб, возникла первая предпосылка к возникновению идеологии коммунизма — бессознательной мечты любого раба. Современные деятели компартий, особенно любящие подчеркивать древность коммунистических идей, наверное и сами не представляют насколько именно они древние, во всяком случае из всех политических доктрин реализовывавшихся в ХХ веке, коммунизм — наидревнейшая. Одновременно, история коммунизма охватывает тот же хронологический период что и история дегенерации. Наш уходящий век вообще ознаменовался появлением древних фантомов. В то же время достоверно неизвестно ни об одном коммунистическом государстве древнего мира, хотя казалось бы, для установления коммунизма не требуется ничего специально выдумывать. Маркс крупно ошибался подчеркивая необходимость сильной экономической базы, но он отметил и главное — необходимость наличия высококонцентрированных пролетарских бессознательных масс; как бы то ни было, коммунизм не был установлен ни в одной реально экономически развитой стране, хотя попытки были. Только Рим к моменту рождения Христа подошел к чему-то похожему, ибо плебс уже в значительной своей части мыслил по-коммунистически.

Ближе всего к коммунизму приблизились азиатские страны, где процент рабов всегда был адекватным. Даже сейчас, после тотального идеологического краха коммунизма, базовая страна желтой расы — Китай — все еще управляется коммунистами, т. е. каждый пятый житель Земли живет при коммунистическом правлении. Здесь же мы находим объяснение такому явлению как коммунистический террор, всегда сопутствующий установлению коммунизма в том или ином государстве. По большому счету, террор для коммунистов — всего лишь способ повысить процент рабов, ибо на рабов террор как раз меньше всего распространяется. А самый легкий способ повысить такой процент — организовать уничтожение тех, кто в рабы не попадает. Вот что было главным мероприятием в любой коммунистической стране. Но действие рождает противодействие, особенно если учесть что во главе любого коммунистического государства всегда стояли рабы. Когда правитель-раб оставался один на один с теми кто выжил после волн террора, он вдруг обнаруживал что перед ним выросла новая более мощная сила. Сталин проявил верх откровенности и проницательности заявив, что по мере продвижения к коммунизму сопротивление «контрреволюции» будет возрастать. Это наверно было единственным сбывшимся пророчеством им произнесенным и в конечном итоге его уничтожили выжившие после всех чисток. Тиран может уничтожить кого угодно из своих приближенных, но он однозначно бессилен против всех. Маркс это тоже понимал, хотя в своих печатных трудах

относительно столь щекотливой ситуации не высказывался. Ведь он сам был несостоявшимся тираном, он «тиранствовал» в своих книгах, однако изучая древние тирании без сомнения досконально прочувствовал их психологию. Да и то что Маркс сделал ставку на пролетариат, т. е. на высококонцентрированых рабов — факт говорящий о многом. Пролетариат, как субъект лишенный собственности (в отличии от крестьянства), всегда потенциальный оплот любой тирании. Крестьяне много раз в истории поднимали кровавые восстанья, причем часто они возникали стихийно. Лидеры выявлялись позже. Пролетариат не восставал ни разу, ибо рабочие демонстрации, пусть и заканчивающиеся столкновениями с полицией, восстаньями назвать трудно. Были и крестьянские войны. Рабочих войн не было никогда. И не будет. Кроме этого у рабочих всегда были вожди, отстоявшие от них весьма и весьма далеко, но использующие организованные массы для собственного прорыва к власти, власть была единственным стремлением любого «рабочего» вождя. Маркс совершенно не представлял себе механику захвата власти, он досконально не знал психологию масс, такое незнание составляло удивительный и очевидный пробел в его теоретической базе. Хотя если иметь ввиду что Маркс не владел методологией, всё становится на свои места. Но главное он понял: наступает эра толп, эра, когда при помощи толп можно качественно влиять на мировой процесс. А полная отработка психологии толп, как и окончательная шлифовка механики захвата власти не заставили себя долго ждать. Впрочем, ни Маркс, ни Энгельс, до этого момента не дожили.

1.

Пока американские негры осваивали брошенные армиями северян и южан духовые инструменты, в Европе главным игроком становилась толпа. Выход толпы на передовой план совпадал с вступлением всех ведущих европейских государств в имперскую фазу развития, а толпы — всегда важный социальный фактор любой империи, а комплекс мероприятий по работе с толпой, — один из главных во времена их заката.

Май 1871 года в Париже выдался долгим и жарким, как в прямом, так и в переносном смысле. Коммунары, а называя вещи своими именами — уличный сброд и преступники, управляемые высокоорганизованным меньшинством, захватив 18 марта столицу Франции, уже к концу апреля разграбили решительно все что представляло хоть малейшую ценность. Богатейший город мира по сути управлялся бандой анархистов не имеющих элементарной морали. Так теперь будет начинаться и заканчиваться любой коммунизм. Сначала будет грабить первая волна «революционеров», а когда коммунизм будет заканчиваться — дети и внуки этой первой волны. В Париже, впрочем, до второй волны не дойдет. Еще пара недель и большинство коммунаров будет ликвидировано тем или иным способом, но пока, опьяненные властью над толпой и контролем над городом, они никак не склонны видеть себя в роли шестерок, изначально обреченных. Маркс прыгает в Лондоне от радости. Началось! Повторялась, теперь уже в виде фарса, ситуация 1789 года. А фарсы, в отличии от трагедий, весьма и весьма быстротечны. Тогда был срыт до основания символ тирании, теперь — разграблены памятники культуры. Тогда король бежал из столицы в карете, теперь — министры на воздушных шарах. Как в это же время сформулирует Достоевский: "революция начнется с грабежа всех богатств".

Великие потрясения рождают, а точнее — выявляют великих людей. Такие потрясения открывают им глаза, расширяя социально-политическое мировоззрение. То что Маркс по-настоящему не разобрался в психологии толп не имело никакого значения. Сама ситуация диктовала необходимость ее теоретической проработки. Что и было сделано. Можно не сомневаться, что исключительно низкое количество действительно гениальных людей данное двадцатым веком объясняется, помимо всего прочего, тем, что из жизни европейцев исчезли массовые сильные и благородные сцены, а безвкусные и омерзительные по пошлятине и дороговизне бутафорские шоу и прочие "массовые мероприятия" вырождающегося буржуазного общества никак не могут вызвать у бессознательного индивида, а тем более у интеллектуала, ощущения причастности к чему-то действительно великому. Мельчают события, мельчают люди. Величие не покупается за деньги и не делается шоуменами. Раньше таких событий было несравненно больше и, что самое главное, — в них отсутствовала фальш, а потому великие люди появлялись чаще. Не было бы к примеру больших войн, разве появились бы великие полководцы? Кто назовет хотя бы одного современного? Американские красномордые и жирные как бройлеры зомбированные генералы с гигантскими звездами, отдающие приказы на ковровые бомбардировки глиняных мусульманских хижин не в счет. Более того, сам характер события толкал их интеллект в соответствующем направлении. Той весной 1871 года свидетелями парижских реалий стали два человека. Первый был относительно известен, правда известность носила откровенно скандальный характер, второго никто не знал. Первому было семнадцать лет, второму — двадцать девять. Первый входил в ту возрастную группу из которой второй выходил. Первый был одним из последних известных представителей второго поколения, второй — одним из первых апологетов третьего. Оба исключительно внимательно следили за тем что творилось и, как это свойственно молодым, в максимальной степени замечали все сильные и слабые стороны беснующейся бессознательной толпы. Первого звали Артюр Рембо. Второго — Гюстав ле Бон. Рембо был поэтом, и им как и всяким настоящим поэтом двигала гипертрофированная страсть. Он видел силу толпы и видел ее слабость не имея в тоже время способности толком дифференцировать одно от другого. Он не мог ждать ни секунды и непрерывные ощущения выстраивались у него в рифмы.

Шуты, безумцы, сифилитики, владыки,Ну что Парижу, этой девке, весь ваш сбродИ ваша плоть, и дух, и яд, и ваши крики?Вас, гниль свирепую, с себя она стряхнет!Когда падете вы, вопя от униженьяИ в страхе требуя вернуть вам кошельки,Заблещет красной куртизанки грудь сражений,Над вами грозные сожмутся кулаки!"Когда так яростно твои плясали ноги,Париж, когда ножом был весь изранен ты,Когда ты распростерт и так светлы и строгиЗрачки твои, где свет мерцает доброты,О город страждущий, о город полумертвый,По-прежнему твой взор в Грядущее глядит!И мрак Минувшего, о город распростертый,Из глубины веков тебя благословит!("Париж заселяется вновь" Май 1871)

Ле Бон не был поэтом. Он был социальным психологом, во всяком случае в современной классификации наук именно так называют области им изучаемые. В 1871 году ему шел двадцать девятый год и нет ничего необычного что в этом возрасте он, как некоторое время назад Маркс, увидел главный инструмент политики будущего — бессознательную массу. Засвидетельствованное ле Боном "торжество коммунизма в одном отдельно взятом городе", определило дальнейшую жизненную установку и теперь его кроме толп практически ничего не интересовало. Ле Бон, несмотря на блестящую эрудицию, еще не видит, и дожив до 1931 года так и не увидит разницы между социализмом и коммунизмом, ее полностью обозначит в начале ХХ века Отто Вейненгер, но и он четко отмечает наступление века толп в контексте привязки его к грядущей эпохи «социализма» (что в его трактовке как раз и обозначает коммунизм), а единственным отступлением от изучения толп стал интерес Ле Бона к расовым теориям, правда здесь он не создал ничего оригинального ну и помимо этого можно отметить, что расизмом в XIX занимались все от Канта и Фихте, до Ломброзо и Ницше. Маркс, по вполне очевидным причинам, не занимался.