Язычник: Там еще есть надежда
Шрифт:
— Варя правду говорит, — следом же подтвердила Ладарья. — Сам Отай.
— Хм, так она и имя его знает, — усмехнулся парень. — Сворковались уже.
— Помолчи, Отай, — проговорил голова. — Имя его уже вся весь знает, так что не мели чепухи.
— Вот гляжу я, и не пойму чего-то? — зло заговорил парень. — Появились эти двое в веси нашей, и все сразу ж за добрых людей их приняли. А вы ведаете кто они на самом деле? — он обвёл взглядом всех присутствующих.
Вечеслав от прозвучавшего вопроса вздрогнул. Не знает ли этот Отай про убийство на дороге? Он невольно напрягся, ожидая,
— Птицу по полёту узнают, — проговорил он, — А человека по делам. Так вот — покамест пришлые ничего злого не утворили, а токмо с добром к нам. Татя словили, с хлебом вот помогают. А супротив них уже не первое зло в нашей веси делается.
— Какое это такое зло? — ухмыльнулся парень. — Я это что ли зло им утворил? Да знаю я этих ильменских. Они ж добрыми прикидываются токмо, а сами внутри варяги окаянные. Вот когда горло перережут кому из вас, тогда попомните мои слова.
— Заране судить не гоже, — вступил в разговор ведьмак, до этого с молчаливым вниманием взиравший на перепалку. — Так любого можно обвинить в чём угодно. Да, ильменские мы. Да, с варягами близостью с морем их повязаны, и сами, чего уж таить, варяжим помаленьку. Купцов охраняем на путях водных, да бывает на чудь и корел набеги устраиваем, абы дань взять. Токмо каким боком всё это к веси этой и делам её относится?
— Твоя правда, — кивнул Кузьма Прокопыч, — То ваше дело. А ты, Отай, по роду-племени не суди. Не верен такой суд зачастую выходит. А то, что ты на Варю глаз положил, так про то весь давно знает. И то, что Варя тебе от ворот поворот дала, тоже не тайна. А коли и полюбился ей пришлый, так в том чего плохого? Разе что тебе поперёк.
— Да плевать я хотел, кто кому люб, — парень и в самом деле смачно плюнул себе под ноги. — Я за правду жилы рву, а они о любви судачат, хм. А то, что покоя нету от этих пришлых, так всем наплевать. Завтра дюжина головников в весь придёт пришлых резать, и что, опять на моего дядьку Завида все шишки посыпятся? Ох, помяните моё слово, люди рязанские, будет вам ещё кровушка.
— Эй, Отай! — раздался вдруг густой бас из-за спин стоящих гурьбой мужиков. — А ты харчок-то свой утри. Или тебе за пакость эту второй глаз подсветить?
Гурьба довольно загудела, согласная со сказанным.
— Что, Елизар Осколыч, — парень бросил взгляд поверх голов, ища того, кто попрекнул его, — Обидное углядели? Так вы б раньше чуть пришли поглядеть, как тут голубки миловались.
— Ты утри, утри, — насупившись проговорил Кузьма Прокопыч, — И не перегибай, там где обломаться может.
— Эх, Отай, зазоришь ты своего дядьку таперича, — снова бросил бас, тяжело вздохнув.
— А ты разреши мне, батя, в честном бою его проучить, — от гурьбы вдруг отделился высокий, худощавый парень лет двадцати пяти, закатывая рукава рубахи, — Абы неповадно было на хлеб плеваться.
— Остынь, Вакула, — прикрикнул на него Кузьма Прокопыч и на секунду обернулся. — Елизар, а-ну остуди своего мальца. Нечего тут кровь горячить.
— Цыц,
— Ты утри, Отай, что намарал, — повторил голова, кивая на плевок. — Сам знаешь, не для зазора твоего это, а чтоб в следующий раз неповадно было.
Отай развязно провёл по плевку подошвой лаптя, и хмыкнув, зашагал было к выходу из риги, но Кузьма Прокопыч жёстко остановил его рукой.
— Рукавом утри, не поленись, — недобро сказал он, глядя в самые глаза Отаю.
Тот резко развернулся, скинув с плеча руку головы, и быстро присев на корточки, провёл по полу рукавом.
— Ну чего? — спросил он сквозь зубы, быстро поднявшись на ноги. — Довольны? Что ж, лады, люди рязанские, лады. Ну ничего, поглядим мы ещё, чьи правда и сила верхи возьмут.
Злобно протиснувшись сквозь гурьбу, Отай вышел из риги, напоследок обернувшись, и зыркнув на Кузьму Прокопыча с нескрываемой злобой. Голова с прищуром поймал этот взгляд, и на его лице нарисовалось разочарование. На несколько секунд в риге повисла гробовая тишина, словно каждый сам в себе мысленно переваривал увиденное и услышанное, но наконец, гурьба зашевелилась, загудела, и люди, обсуждая и высказывая друг другу свои мысли по поводу произошедшего, потянулись обратно к работе. Только один из стоявших у проёма направился не вслед за остальными, а неспешно подошёл к голове и стал с озабоченным видом елозить жменей по бороде.
— Чего кумекаешь, Елизар? — спросил у него голова.
— Да что тут кумекать, — начал тот своим баском, наполняя ригу мерным гулом. — Хлопот с этим Отаем через край. То сваду с Вышатовским сыном затеял, ну ты помнишь, когда Вышат чуть свой род на Завидов не поднял. Едва усмирили что тех, что тех. То с Варенькой вспомни, как он грозился Добряша в реке утопить, когда тот наказал ему на их двор не ходить боле. Ежели это он сам такой дурной, то посечь его надо плетьми. А ежели это Завид настрополяет…
Елизар Осколыч задумчиво умолк.
— Посечь его, значит сызнова Завидову кровь вскипятить, да кашу новую заварить. Против верви он не потянет, конечно, но мало ли чем свада та закончится, — сказал Кузьма Прокопы и перевёл растерянный взгляд на пришлых. — Вы простите, люди добрые, за то, что снова к вам беда зашла со стороны нашей, но и вам сказать хочу. Мы в веси этой лад долго устраивали, примирялись друг к другу не одно лето. Вы бы сторонкой как-то, — Кузьма Прокопыч сконфуженно покашлял. — Абы не нарушать покой устоявшийся.
— Да разве ж мы нарочито? — заговорил ведьмак. — Родич мой завсегда от свад уклонялся, когда можно было. Значит, теперь не мог уклониться.
— Я понимаю, — кивнул Кузьма Прокопыч и перевёл взгляд на девушку. — А ты Варя не бойся, Отаю мы укорот дадим. Пусть не мыслит, что защиты тебе нету. Ладарьюшка, — он обратился к женщине, — А ты поди таперича к Завиду, скажи, в вечеру сообедником за свой стол его зову. Токмо обиды в нём не распали смотри.
— Коли Отай вперёд меня во двор свой поспеет, то мудрено будет не распалить, — ответила женщина.