Язычники
Шрифт:
НАТАЛЬЯ. Богородицу…. Лампадку поставим… Олежик, а я тебе работу нашла…
БОЦМАН. Щас… У меня там двп оставалось, под цвет дверей как раз… вам подойдет как раз… Щас…
Боцман уходит.
НАТАЛЬЯ. Я отцу Владимиру позвонила… на мобильный… он на службе как раз был, а потом перезвонил… с городского уже… они с Агафангелом отцом… помещение ищут под этот… под офис… я кстати, Марина, твой телефон дала… и еще, Олежка, им человек нужен — товар принимать…
ОЛЕГ. Какой товар?
НАТАЛЬЯ. А на складе… товар принимать…
ОЛЕГ. Какой товар?
НАТАЛЬЯ. Четыреста долларов — испытательный срок, потом на полную ставку — восемьсот….
МАРИНА. Сколько?! (тихо) Долбанулась матушка…
НАТАЛЬЯ. Им, главное, проверенный человек нужен и порядочный, а я говорю, отец Владимир, вы же знаете, какой у меня Олежик…
Возвращается Боцман с какими-то досками и начинает прилаживать их к стенке. Глаза у него стеклянные, движения
МАРИНА. Так… это что?! Олег! Всё! Я терпеть это не намерена больше… Значит так! чтоб этих досок в моем доме….
У Марины звонит телефон.
МАРИНА. (в трубку) Да! Марина, да… Да, это я… Кто… кто дал? Да. Кто? Отец… Владимир? Какое?… Аренда или… купить? Нет, конечно, занимаюсь, да, конечно, я занимаюсь, конечно, есть у меня…. Быстро? Конечно, мы можем быстро, мы можем очень быстро… хоть сегодня… сейчас… могу показать вам… у нас как раз… под склады… есть да… первый этаж, и под офис тоже, да… а на какую сумму, извините…. Что? Цена не имеет значе…? конечно, с оформлением, мы все оформляем, все делаем, делаем, да…. Есть хорошее… триста квадратных метров на Балковской….
НАТАЛЬЯ (указывает Боцману на какой высоте делать полку) Вот так да… Вот сюда… Вот здесь хорошо будет….
МАРИНА. (встает и начинает одеваться, продолжая говорить по телефону) Да, я могу, я сейчас могу, да, да, да.
Выходит. Олег, дождавшись, когда жена уйдет, осторожно перекладывает из сумки футляр с кларнетом обратно в шкаф.
Кристина идет по парку с бутылкой ром-колы.
КРИСТИНА. (нервно) Нет. Я — нет.
Садится на скамейку, вынимает телефон, долго смотрит на экран и плачет. Открывает бутылку, пьет.
КРИСТИНА. Привет. Господи, как стало вдруг легко. Как все ужасно. Как жутко, когда приходит весна, и каждая щель, каждый камень наполняются светом, становятся желтыми, пульсируют. Я хочу к маме. Не к той маме, которая дома, ищет уколы на моих запястьях, бьет по лицу, продает квадратные метры тусклых вонючих коридоров, а к другой маме — к настоящей моей маме, которая показала мне мертвую ворону… Мне было три года, стояла такая зима, когда даже душа леднеет — вся земля покрылась коркой… сивой, скользкой, все сцепилось, затвердело, время отключилось, и отопление тоже… мама кипятила на кухне воду в выварках… из кастрюль шел пар, поднимался к потолку и тут же таял, потому что вокруг была зима, такая страшная зима, что даже пятьсот тысяч кипящих кастрюль не смогли растопить этот лед… мама укутывала меня в четыре одеяла, а у папы… губы примерзали к мундштуку на середине мелодии… и однажды утром, когда все кончилось: масло, хлеб, кастрюли, терпение… мама одела меня…. Я помню, что в такой ужасный драный кроличий полушубок с залысинами и пятнами, он достался мне от двоюродной сестры… и просто жуткую ангоровую серую шапку с идиотскими бомбонами, вообщем, во всем этом так легко, так просто, так сладко было чувствовать себя несчастной… удивительно, окончательно, абсолютно несчастной трехлетней девочкой. Мама взяла меня за руку и мы пошли. И мы вошли в лифт там были выжжены все кнопки и… я хорошо помню… я уже научилась читать… надпись на стене: «серый — поц!» И я тогда поняла, что это всё. Что больше ничего не будет, что все эти миллионы лет эволюции кончились обледеневшей горкой, замерзшими красными качелями, серым небом и океаном бугристого льда, в котором застыли все дома и улицы, школы, детские сады, все на свете воспитатели, вся на свете ненависть, сосредоточенная в этих полинявших коврах, деревянных кубиках с цифрами и буквами, в перекошенных стульчиках и плюшевых медведях с искаженными лицами… я смотрела на дома и деревья, многие были свалены и валялись на мерзлой земле, как человеческие трупы, словно они еще куда-то бежали, росли, на что-то надеялись, но катастрофа случилась так внезапно, так скоро, так сразу и вдруг что они и сами не поняли — как… смерть уложила их на асфальт, распластала их ветвистые тела по земле, словно свергнутые памятники весне и жизни…. Вокруг погибшей кроны путались оборванные провода электропередач…. К моему лысому, лоснящемуся жиром полушубку мама накрепко пришила коричневые варежки с корабликами и я схватила мамину руку и даже через варежки поняла, почувствовала — она знает, она тоже знает, что это наш последний день, что наступил конец… конец всего… и почти одновременно мы увидели ее — мертвую ворону… она лежала рядом с упавшим деревом… ее лапы скрючились от холода, черные перья уже покрылись искорками льда и мы обе знали… еще немного… и она исчезнет… растворится в этом холодном белом кирпиче времени… ворона была такая тощая, что глядя на ней, я думала: отчего же она умерла первее — от голода или холода, или может быть, от инфаркта… и на всей земле никого больше никого не осталось, только я, мама и мертвая ворона… и так было хорошо, так было спокойно, так правильно, очень… очень правильно… потому что все уже выяснилось, все стало на свои места, потому что не на что было надеяться и ничего уже не надо бояться. Да. Нет. А теперь опять все сначала, опять весна. Снова эти люди, и трава, и птицы, и жирные чернокрылые вороны
К Кристине подходит Бомж.
БОМЖ. (протягивает руки к бутылке) Ты уже допила? Можно я бутылочку возьму?
Кристина встает и уходит.
Квартира. Гостиная. В углу висит икона божьей матери, под ней — полка, на полке горит лампадка. Боцман и Наталья сидят за столом и пьют чай.
НАТАЛЬЯ. (прихлебывая чай) А чудеса Господни видел ты, отец мой?
БОЦМАН. (робея) Нет, не видел. Никаких не видел.
НАТАЛЬЯ. Весь белый свет объездил, везде побывал, а чудес не видел?
БОЦМАН. Нет. Не видел… Ой, да. Видел… одно видел.
НАТАЛЬЯ. Где?
БОЦМАН. В Гане.
НАТАЛЬЯ. Где?
БОЦМАН. На побережье Гвинейского залива. К югу от Аквапимских холмов.
НАТАЛЬЯ. Это где ж?
БОЦМАН. В Африке.
НАТАЛЬЯ. В Африке?
БОЦМАН. В Африке. В Гане на погрузке стояли…руду грузили…с товарищем моим…с Лехой…с механиком на берег сошли… Леха, говорит, давай прогуляемся… на автобус сели… он говорит, я все тут знаю… ага… сошли… а там поселок… смотрим — пустой совсем… дома глиняные на земле прямо, крыша из листьев пальмовых… и ни души… мне аж как-то дико стало, а Леха говорит: гляди вон… на холме… копошится кто-то… я не увидел сначала… а только прислушался… как вой такой протяжный… жуткий… шакалы будто…
НАТАЛЬЯ. (крестится) Спаси господи!
БОЦМАН. Ближе подошли, а там… Все племя ихнее, разукрашенные, голые… поют, пляшут… увидели нас… а в руках ножи, копья… я думал все — съедят, даже косточек не оставят… вижу самый здоровый к нам из круга вышел… а Леха мне шепотом: не ссы! С вождем разговаривать будем… а он по-ихнему понимал чуть-чуть, потому что до этого там… с населением ихним… дело имел… вообщем бухло им продавал… и начали они говорить… а вокруг тишина такая… тишина как на кладбище… и только Леха с вождем базарят… о чем-то… я стою — смотрю на них… черные все, жилистые, на лице глаза одни — белки только видно, а все остальное — черное…как земля…стоят скалятся, мускулами играют…… все думаю… всё… а Леха поговорил с этим, с главным, ко мне обернулся… бледный такой… и говорит… что мол, мы духа предков разозлили очень… мы, говорит, ритуал их нарушили, оскорбили мертвых, невовремя пришли, они своим предкам покойным поклоняются…
НАТАЛЬЯ. Язычники!!! Спаси господи и помилуй!
БОЦМАН. И теперь, один нам выход… или смерть или это… мы вместе с ними должны встать сейчас в этот… в их… в круг и сейчас они нас… короче… в воздух поднимать будут…
НАТАЛЬЯ. Матерь божья!
БОЦМАН. Только говорят: одно условие! Чтобы все железное, что есть у нас… ну… часы там, деньги, чтобы все мы из карманов вытряхнули и обувь сняли… а я уже на ватных ногах там… разулся, часы снял… вдруг один из них ко мне с кинжалом — все думаю, пырнет, и поминай, как звали… за грудки взял и одним движением… р-р-раз… и все пуговицы с жилетки моей срезал… железные тоже… жалко мне стало — жилетку жена мне сшила, золотые руки у нее были и добрая очень… а голубцы она как готовила! любил я… встали мы в круг… а я все о жене думаю… женился недавно, все ждал, когда рейс кончится, подарков накупил… а тут не то, что рейс — жизнь… они давай приплясывать и выть на своем… а в центре круга… чурбан, а на нем… маска…. Такая большая… разукрашенная…страшная….
НАТАЛЬЯ. Идол!! Спаси Господи и помилуй!
БОЦМАН. А они нас за руки схватили и пляшут… тум-тум-тум-тум-тум-тум… пятками по земле ритм отбивают и в барабаны бьют… и голосами такими воют, что я голосов таких и в жизни никогда не слышал… словно и правда… мертвые им подпевают…
НАТАЛЬЯ. Бесы!!
БОЦМАН. И вот так в кругу этом… я не знаю… может часа полтора, а может и все три… плясали они и пели… я уж света белого не видел… только рожи эти черные перед глазами и небо мелькает и Нинкино лицо передо мной, как в калейдоскопе и тум-тум-тум… и солнце… солнце такое что… попробуй вот так на холме потанцуй в полдень… как на сковородке… босиком еще…. я уж думал все — упаду я сейчас и умру прямо здесь… И Леха смотрю тоже… лица на нем нет, рот открыт, ноги еле волочит. И вдруг… вождь их в центр выбежал, рукой взмахнул, замерли все… и на колени перед нами повалился… и пополз… сначала он, а потом и все… окружили нас с Лехой-то, на коленях ползут, мычат что-то плачут… а вождь значит эту маску ихнюю эту… взял… и мне протягивает… я говорю, Лехе говорю: что? пиз… кердык нам, говорю?! А он: нет, вождь сказал, что мы — великие боги, раз духу предков не под силу нас в воздух поднять, хоть и ничего железного при нас не было, и обувь мы сняли и пуговицы тоже… все срезаны… значит, сила в нас огромная, что даже предки мертвые ничего сделать не смогли… и в знак поклонения отдают нам эту маску и почестями большими до самого порта чуть не на плечах нас с Лехой тащили… и плакали… как собаки выли… вождь особенно заливался, потому что жалко было маску отдавать… потому что это их главного… отца их племени, символ…