Язычники
Шрифт:
— И я говорю, Олле, плохие мы воспитатели. Но не настолько плохие, чтобы искать виновных.
— Дети, есть дети. — Хогард раздробил в ладони округлый камень, отбросил крошки. — Только я, видимо, непригоден для этой работы. Мне под землей как-то спокойней. Здесь я как-то теряюсь. Не умею делать замечаний, весь в сомнениях, так ли поступаю, а на многие вопросы не знаю ответа и тогда говорю: не знаю.
— Ну и правильно.
— Но это роняет мой авторитет воспитателя.
— Вот, — сказал Нури. — Вот здесь наша общая ошибка. По себе знаю: стоит начать думать об авторитете,
— А почему должно резать?
— Потому, что оно подразумевает авторитет профессии. Авторитетной же может быть только личность.
«Нури не совсем прав, — подумал Иван Иванов. — Врач и воспитатель должны быть авторитетны изначально, потому и сложны экзамены для кандидатов в воспитатели». Иван оглядел выращенное деревце, уловил признаки увядания — еще день простоит и засохнет. Пусть. Подобные чудеса недолговечны.
— По-моему, ваши беды оттого, что вы погрязли в буднях, что и имел в виду Нури, — сказал Олле. — И потеряли ореол героев, столь привлекательный для детей.
— А Марья Ванна? Как у нее с ореолом?
— Бабка другое дело, Рахматулла. Она у истоков, а вы неофиты, вы начинающие…
Бабку привел Сатон. Директор Института реставрации природы был с ней почтителен, а бабка с виду была неулыбчива и свирепа.
— Познакомьтесь, — сказал Сатон. — Марья Ивановна, няня. А это ваши ученики. Рахматулла Хикметов (Рахматулла сделал шаг вперед и склонил голову), космонавт, йог: Пока единственный, кто побывал на Венере. Признан достойным. Иван Иванов. Маг. (Иван извлек из воздуха шикарный букет роз и молча положил на стол перед Марьей Ивановной. Бабка шевельнула худым плечом, покосилась на букет.) Признан достойным. Хогард Браун. Спелеолог, автор трудов по прогнозированию и утилизации энергии землетрясений и… юморесок. Признан достойным.
— Э, — сказала бабка. — Серьгу убери или смени камень на овальный.
— Сегодня же, Марья Ванна.
Ворон на подоконнике склонил набок голову, прислушиваясь.
— Нури Метти, — продолжал Сатон. — Кибернетик, механик-фаунист. Генеральный конструктор Большой вычислительной машины. Признан достойным.
Бабка чуткими глазами оглядела учеников и подобрела. Видимо, они понравились ей своей серьезностью.
— Марья Ивановна будет вести практические занятия, поможет вам овладеть некоторыми навыками. — Сатон поцеловал бабку в щеку и вышел.
— Вазу с водой, — ни к кому не обращаясь, сказала бабка. Хрустальная ваза возникла перед ней, и бабка поставила в нее цветы, чтобы они не завяли. Потом принесла объемистую плетеную корзину.
— То, чему я вас научу, — начала она, — может вам понадобиться, а может и нет, но знать это нужно. Фильмы вы смотрели, таблицы там всякие, диаграммы изучали, теорию знаете, верю. А я вам преподам главное.
Она достала из корзины тряпочку, расстелила на столе.
— Это пеленка.
Бабка вытащила розового голого младенца, положила на пеленку.
— А это кукла.
— Попки, — повторил Хогард. — Это надо запомнить.
— Дите, — продолжала бабка, — любит чистоту, хорошее настроение, доброту и чтобы с ним разговаривали или хотя бы агукали. Вот ты, агукни.
Выслушав, как агукает Нури, бабка обиделась.
— Рехнуться можно, — нервно вздрагивая, сказала она. — Нечистая сила так агукает по ночам на кладбище.
Потом бабка достала из той же неисчерпаемой корзины ролик и в качестве домашнего задания велела прослушать его и к утру освоить разговор с младенцем или хотя бы мало-мальски сносное агуканье.
— Если дите отсырело, если у него болит живот, или оно хочет есть, или его кто ненароком обидел, то дите заходится.
— Как это? — робко спросил Иван.
— Не слышал? Послушай. — Бабка звонко шлепнула учебного младенца, тот всхлипнул и заревел. Во время жуткого перерыва в реве бабка сказала: — Вот это и есть — заходится.
— Силы небесные, — пробормотал Рахматулла.
— А с этим можно бороться? — спросил Хогард.
— Вам бы только бороться, — завелась бабка. — Вам бы только трудности преодолевать. Надо выяснить причину, почему дите недовольно. И устранить. Например, перепеленать. Но не туго.
Бабка что-то сделала с младенцем, и он замолчал. Ученики столпились у стола, чтобы лучше видеть. Ворон сел на плечо Хогарда, потянул серьгу, но спелеолог даже «кыш» не сказал. Потом под пристальным и явно пристрастным наблюдением бабки все по очереди пытались спеленать младенца.
— Это тебе не по пещерам шастать.
Полою тоги Хогард вытер с лица пот.
— Чего там, я бы смог, но то ручки выскакивают, то ножки.
— Я младенца вам оставляю. Тренируйтесь до полного автоматизма. Чтоб мне пеленали с закрытыми глазами. Завтра будем проходить купание, подстригание ногтей, потом варку манной каши, кормление, постановку клизмы, одевание-раздевание и так далее. Программа обширна.
— И так далее, — сказал Нури, когда бабка ушла. Все подавленно молчали.
— Олле прав, ореол у нас слинял. Я тоже думаю, не слишком ли много дидактики, статичности, этакой прямолинейности в подходе. Да и непонятно, чего мы, собственно, хотим от своих воспитанников. Чтобы они стали людьми? Но каждый из них уже человек без наших усилий. Какова, собственно, цель воспитания? Не учения, воспитания.
— Ты что, Иван, ты это серьезно?
— А тебе ясно, Нури? Поделись.
— Мне ясно. Я стремлюсь воспитать доброту. Уважение ко всему живому и сущему. Остальное приложится и без нашего вмешательства. И по части этого… героизма.
— Брось, — перебил Олле. — Никто не требует, чтобы ты говорил о себе или Рахматулле. Но на вас смотрят в сотни глаз. Потому и жить надо на пределе.
— Не понимаю. Предел — это всплеск, это вне будней.
— Пусть так, но кто из ваших воспитанников видел вас в этом всплеске? И жизнь не из одних будней состоит.