Язык русской эмигрантской прессы (1919-1939)

Зеленин Александр

Изредка встречаются попытки социально-политического объяснения причин и мотивов пролетарской революции 1917 г. (= беспорядков в Доме), однако они тонут в ином типе объяснений – религиозном, ведущими терминами которого являются грех, гнев:

…русский народ безусловно приносит искупительную жертву за тяжкий грех временного ослабления в Христовой вере и братской любви и, перерождаясь, постепенно пробуждается к возрождению национального единства (Голос России. 1933. янв. – февр. – март. № 17–18–19).

…гнев Божий лежит над нами (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

Медицинские метафоры (эпидемия,

помешательство, болеть) используются как характеристики парализованного, подавленного советской властью мышления людей:

…русский народ в данный момент… в ужасном рабстве, он не может возвысить голос, он связан и повергнут узурпаторской большевистской властью. Русский народ в неволе. Он тяжело болеет большевистской эпидемией, интернациональным помешательством… (Рус. газета. 1937. № 2).

Методы большевистской пропаганды эмигрантами-монархистами также оцениваются при помощи медицинских метафор: чума, заразный яд, – проникновение которых в «здоровое тело» царской России, по мнению эмигрантов, привело к катастрофе, смуте, игу:

…объединиться для борьбы с красной чумой, ввозимой из России (Рус. правда. 1925. июль – август).

…непобедим для врага был дух русского солдата, русского народа! Его победил лишь яд революции, лишь яд большевизма… Самый страшный, самый заразный яд, страшнее и заразнее чумных бактерий… (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

…нынешняя неслыханная смута (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

Коммунистическое иго красной инородческой шайки (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

Таким образом, эмигранты смотрят на состояние советской России как на неорганическую, привнесенную извне, снаружи, «болезнь». Патетика (риторика) в подавляющем большинстве случаев доминировала над рациональной (социально-политической) мотивировкой произошедших событий.

5. Фрейм «религия (православие) как дом». Православие как господствующая религия в царской России рассматривается многими эмигрантскими газетами (кроме анархических) как духовное «наполнение» Дома, поэтому в эмигрантском дискурсе Россия очень часто выступает как хранительница чистоты православной веры. Вступают в квазисинонимические отношения такие понятия: церковь, цивилизация (православие как способ приобщения Руси к европейской культуре в широком смысле слова), лампада Сергия Радонежского (перифраза православия). Апелляция к церкви как духовному стержню «русскости» была популярна в среде славянофилов уже в XIX в., но в эмигрантский период существования эта мотивировка значительно усилилась, особенно на фоне пропаганды атеистического воспитания в советской России. Понятие «цивилизация» эмигрантами монархического толка чаще всего рассматривалось в контексте и обрамлении религии:

…цивилизация, основанная на христианстве, не будет разрушена! (Рус. голос. 1934. 21 окт. № 185).

Советская Россия именуется эмигрантами как дикарство, варварство, ночь, рабство, которые «убили» русскую цивилизацию:

…общий большевицкий [sic] погром русской цивилизации (Рус. голос. 1934. 14 окт. № 184).

Обращение к образу Сергия Радонежского в эмигрантской публицистике также понятно, поскольку в русской церкви этот персонаж символизирует силу духа и непреклонность веры даже в самую тяжкую годину. Зажженный и постоянно поддерживаемый свет в лампадах у мощей св. Сергия

интерпретируется эмигрантами в расширительном смысле – как возрождение России и религии:

Знаем мы: только тогда, когда замирится вконец наша страна и опять загорятся негасимые лампады над мощами Преподобного Сергия в том же Троицком Соборе и когда Русский Православный Царь, поставленный всенародным голосом земли нашей, склонится в горячей молитве перед святою гробницей – только тогда Божий гнев вполне снимется с России. Только тогда найдем мы наше Русское счастье и вновь засияет на весь мир под знаменем Христа наша светлая Русская Держава (Рус. правда. 1925. июль – авг.).

6. Фрейм «история как дом». Этот фрагмент смысла концепта связан с представлением о преемственности/прерывистости в историческом развитии страны. Дом как «строительная» метафора предполагает историю своего «строительства». Во многих эмигрантских изданиях можно видеть интересное сопоставление: последовательность развития страны называется ими прошлое, которое окрашено в сознании эмигрантов в ностальгические и «теплые» тона:

У Русского народа отнят язык и только Русская эмиграция, т. е. те, кто вдохновлял Русский народ на борьбу, кто руководил и вел ее – еще говорит о великом прошлом, о самопожертвовании Русского народа во имя Славянской идеи… (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).

…славное прошлое нашей старой армии (Рус. голос.1939. 26 февр. № 412).

…Славное прошлое России (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).

Напротив, в анархических изданиях прошлое окрашено в негативные коннотации, основанных на ассоциациях с императорским, царским, эксплуататорским режимом. Настоящему эмигранты отказывают в праве именоваться словом история на том основании, что они считают современное развитие России незакономерным, резким отклонением от «нормального», «естественного» пути, «выпадением» из истории. Поэтому в эмигрантской публицистике понятие «история» оказывается сопряженным только с прошлым и выступает в смысловой оппозиции термину настоящее (последнее предстает как временное, преходящее, не наполненное смыслом существование). Эмигранты понятие свободы связывают с понятиями Родины, России, всей российской истории; вне нее нет и свободы:

…у нас нет настоящего. Так, – какое-то временное существование, в гостях у чужих людей, свобода – взаперти [из речи генерала А. И. Деникина 22 февраля 1931 года] (Голос России. 1931. 2 авг. № 1).

Итак, с одной стороны, история (прошлое) противопоставляется настоящему, но вместе с тем удивительным образом входит в смысловое сопряжение с будущим.

7. Фрейм «возрожденная, будущая Россия как дом». Если настоящего в России нет (в советской России хозяйничают коммунисты, в эмигрантском существовании нет полноты ощущения жизни), то где же искать «продолжение» истории? Эмигранты дают такой ответ: в будущем. Именно поэтому в эмигрантской публицистике лексика будущего является актуальной и достаточно частотной: будущее, преемственность, наследие, воскресение (= возрождение), обновленный, (Россия) восстанет. Кажется, особенно сильный психологический и политический удар пролетарская революция нанесла по идеологии социал-демократов и либералов, так что в первые годы после революции они видели в будущем только мрачные стороны: