Язык североазербайджанских татов
Шрифт:
В нескольких шагах от него встречающие остановились, давая дорогу взволнованной седоволосой женщине в черном платке. В ее больших карих глазах сверкали слезы, и она смотрела на старого солдата с таким выражением, будто не верила, что это именно тот, кого она так мучительно ждала все эти тяжелые годы. За ней шли две девочки, уже вышедшие из детского возраста, но еще не ставшие взрослыми…
Девочки на какое-то мгновение остановились и одновременно воскликнули:
— Папка! Наш папа приехал! — Они бросились к Шмае в объятия, осыпая поцелуями его лицо.
Мать стояла
Гость осторожно высвободился из рук детей, направился к жене:
— Ну что ж ты стоишь в сторонке? Насколько я помню, ты имеешь какое-то отношение к старому солдату…
Он нежно обнял ее, прижал к груди, крепко поцеловал и, выпрямившись, проговорил:
— Поседела немного, но это ничего… Видно, мудрости у тебя прибавилось, Рейзл, дорогая… Меньше будешь меня теперь пилить…
Сквозь слезы на ее лице проступила улыбка. Жена прижалась к его колючей шинели:
— Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить… Такой же, как был… Ничуть, кажется, не изменился…
— А зачем мне изменяться? — приосаниваясь, сказал наш разбойник. — Нужно сбросить со счетов эти четыре года, и все будет в самый раз… Нужно забыть все, что было…
— Разве забудешь? Нет, родной мой, такое забыть нельзя…
Отвернувшись, чтобы скрыть невольные слезы, Шмая увидел в толпе человека на костылях:
— Овруцкий, ты? Ей-богу, не узнал!.. Разбогатеешь, значит…
— Да я уже разбогател… — ответил тот, радостно глядя на неунывающего друга. Он обнял его, прижал к себе, придерживая локтями костыли: — Значит, жив Шмая-разбойник, жив-здоров?..
— Сам видишь, прибыл в полном боевом порядке! — радуясь тому, что встретил многих своих старых друзей, ответил кровельщик и стал здороваться с остальными.
Шмая услышал всхлипывание жены, обнял ее. На них с завистью, со слезами на глазах смотрели женщины, которые никогда уже не увидят своих мужей, дети, которые никогда не встретят своих отцов…
— Ну, хватит плакать, — сказал Шмая. — Кажется, достаточно наплакались мы за эти годы. Пусть теперь уж наши враги плачут!
Овруцкий помахал рукой шоферу, который стоял в стороне, наблюдая эту трогательную встречу. Тот с трудом завел старую трофейную скрипучую машину и подъехал ближе.
Спустя несколько часов машина, громыхая и дымя, как паровоз, добралась до знакомого мостика, соединяющего оба берега Ингульца. Сердце Шмаи дрогнуло. Где-то там, за рекой, должен быть дом Данила Лукача… Придется туда пойти, передать вдове последние слова погибшего друга. Как это будет тяжело и страшно!..
Шмая отогнал от себя тяжелые думы и обратил взор на милый сердцу уголок. Страшно стало при виде торчащих полуразбитых дымоходов, рядов землянок и хибарок на месте некогда красивого поселка. Сколько будет теперь работы!
Машина резко затормозила и остановилась у невысокой каменной ограды, густо поросшей бурьяном. Люди сошли с машины. Кровельщик минуту постоял, окинув взглядом землянку, и покачал головой.
— Это наш новый дворец? — с болью в душе спросил он.
— Спасибо и за такой! — ответила Рейзл. — Когда вернулись сюда, здесь одни лишь камни застали… Это мы с
— Если б ты, Рейзл, положила еще два-три наката, был бы неплохой блиндаж. Видишь, не была на фронте, а так хорошо научилась блиндажи строить!
Окружающие рассмеялись, глядя на оживленного человека, и кто-то бросил:
— Ей-богу, остался таким же, каким ушел на войну! Что и говорить, разбойник!..
Малыши, толпившиеся здесь, прыснули. А курносый замурзанный мальчуган, весь измазанный глиной и землей, тихонько спросил, потянув мать за край юбки:
— Мам, а, мам, разве дядя — разбойник? Смотри, сколько у него медалей!..
— Да отстань ты от меня! — оттолкнула его мать. — Дай бог, чтобы ты вырос таким разбойником, как он… Это Шая Спивак, муж Рейзл… Побольше бы таких людей, легче было бы жить на Свете…
Рейзл уже хлопотала. Сбросив платок и суконную куртку, она притащила из колодца ведро воды, чтобы Шмая умылся. Соседки зашумели, забегали. Кто-то принес и расстелил на траве скатерть. Из соседних землянок и из землянки Рейзл вынесли и разложили на «столе» караваи свежего хлеба, который испекли по случаю приезда дорогого гостя. Вынесли несколько бутылей молодого вина, пироги.
Овруцкий ходил вокруг, подгоняя хозяек. Начинало темнеть, а ведь света и керосина нет. На скатерти появились самодельные кружки из консервных банок. Овруцкий поторапливал:
— Ну, сели, Шмая! Давно мы с тобой не выпивали… Теперь настал счастливый момент, — и, налив кружку вина, поднес ему и обратился ко всем:
— Давайте выпьем за возвращение нашего старого солдата!..
Шмая взял в руку кружку и пожал плечами, взглянув на окружающих:
— Почему это за солдата? Давайте за всех нас выпьем!.. — сказал он. — В этой войне всем досталось — и солдатам и не солдатам… Так выпьем за то, чтоб никогда больше не было никаких войн!..
Женщины, сбившиеся в сторонке, смотрели на неугомонного кровельщика и тихо плакали. Он подошел к ним, покачал головой:
— Что за слезы?! Неужели не успели до сих пор выплакаться, чтобы теперь смеяться, радоваться?
— Да, будешь радоваться, сосед, — отозвалась пожилая женщина, кивнув в сторону землянок и хибарок.
— Понимаю, тяжело всем… Но не вечно ведь лить слезы, дорогие мои солдатки! Вытрите свои глаза! Чтоб мы больше не видели слез! Самое страшное, самое тяжелое уже позади. Фашистские палачи хотели нас поставить на колени, сделать своими рабами, уничтожить… А посмотрели бы вы теперь на этих «победителей», на их вид, на их города и села, на их Берлин!.. Видно, уж закажут внукам и правнукам лезть в нашу страну… Не надо омрачать наш праздник, дорогие! Земля осталась нашей, Советская власть, слава богу, жива и крепка. Стало быть, все будет в порядке. Выше голову, друзья, дорогие мои земляки! Плечи у нас крепкие, руки сильные. Не впервой нам засучивать рукава. Пройдет время, и все станет на свое место. Если мы смогли выиграть такую войну, значит, и настоящую жизнь построим, — это как пить дать! Ну что ж, за все это давайте и выпьем. За хорошую жизнь, лехаим!