Языковые аномалии в художественном тексте: Андрей Платонов и другие
Шрифт:
Очевидно, что «прототипический читатель» прежде всего специализирован на актуализации первого свойства – «быть предполагаемым, постулируемым адресатом». Причем это не надо понимать буквально в том смысле, что автор в обязательном порядке сознательно выбирает круг читателей и ориентируется на него. Это надо понимать так, что любое произведение задает некий комплекс идей, ценностей, норм, чья направленность на обязательную интерпретацию адресатом в надлежащем ракурсе входит в их интенциональную природу, в их семантику и прагматику, в специфику их функционирования в данном тексте.
Категория «абстрактного читателя» социально и культурно обусловлена,
Теоретической основой понятия «прототипический читатель» может стать понятие «читательской компетенции» (вводимое как аналог языковой, коммуникативной и культурной компетенции). Это совокупность неких типизированных навыков в восприятии, познании, понимании, осмыслении и истолковании художественного текста как явления, в котором многосмысленность и вариативность являются конститутивными моментами его устройства и функционирования.
Е.И. Диброва употребляет в этом смысле термин «социокультурная компетентность»: «Социокультурная компетенция [здесь и далее разрядка автора – Е.Д.] читателя определяет его как тип понимающего читателя и создает возможности вариантного истолкования. В связи с этим встает проблема актуального читателя, для которого текст и его автор – объекты разной глубины, имножественного читателя, или множественности читателя, создающих разновидности смысла» [Диброва 1998: 254].
В основе стратегии читательского восприятия текста как элемента его «читательской компетенции» лежит эффект «обманутого ожидания» читателя, о котором говорил еще P.O. Якобсон [Якобсон 1975 и 1985]. Читатель не просто воспринимает смысл читаемого фрагмента, но, исходя из него, одномоментно «предсказывает содержание последующего отрезка текста исходя из предыдущего», т. е. «ожидает реализации «обещанной» схемы» [Славиньский 1975: 269].
Нарушение ожидания P.O. Якобсон называет также «несбывшимся предсказанием», которое считает общим принципом всякого речевого изменения, производимого со стилистической целью и представляющего собой отклонение от нормы [Якобсон 1987: 84–85]. «Нарушение ожидания», или «несбывшееся предсказание», в общем и создает эстетический эффект.
Сам эффект обманутого ожидания описывается, например, в работах И.В. Арнольд в терминах предсказуемость / непредсказуемость, когда неожиданное отклонение создает сопротивление восприятию, а преодоление этого сопротивления требует усилия со стороны читателя, и потому сильнее на него воздействует [Арнольд 1981].
Основываясь на идеях P.O. Якобсона, Ю.М. Лотман говорит о «минус-приеме» как творческой установке автора на сознательный отказ от общепринятых норм стиля и жанра, предполагающей игру на упомянутом «обманутом ожидании» читателя. Можно постулировать в рамках родового понятия «читательское ожидание» такие его разновидности, как ритмическое ожидание, стилистическое ожидание, образное ожидание, жанровое ожидание и т. п., которые подтверждаются или не подтверждаются прочитанным текстом [Лотман 1972: 26–32].
Применительно к такой разновидности, как, например, стилистическое ожидание, Ю.М. Скребнев предполагает приписать наличие повышенной информативности в читательском восприятии
Применительно к образному и повествовательному ожиданию М.Л. Гаспаров рассматривает в качестве критерия такого ожидания обычай (узус): «Но что такое та норма, на которую ориентируется это читательское ожидание? На уровне ритма она задана правилами стихосложения, обычно довольно четкими и осознанными. На уровне стиля и образного строя таких правил нет, здесь действует не закон, а обычай. Если читатель привык встречать розу в стихах только как символ, то появление в них розы только как ботанического объекта (например, «парниковая роза») он воспримет как эстетический факт» [Гаспаров М. 1997: 186].
В целях нашего исследования самое главное здесь – то, что «обманутое ожидание связано с «нарушением всякого рода стереотипов – социальных, стереотипов мышления, поведения, языковых и др.» [Телия, Графова, Шахнарович 1991: 199]. В этом смысле можно предположить, что именно нарушение ожидания и является эстетической нормой для художественного повествования в плане читательского восприятия. И, напротив, отсутствие такого нарушения (стилистическая однородность, образная однообразность, повествовательная монотонность и пр.) не вызывает эстетического эффекта и должно быть признано аномалией.
В нашей терминологии это представляется следующим образом: нарушение ожидания есть отклонение, т. е. «аномалия текста» в модусе «реальность», но «норма текста» – в модусе «текст». «Прототипический читатель» XX в. в этом плане обладает некоторой спецификой.
Его особенности вытекают из такой закономерности в эволюции понятия «художественной нормы» (как нормы создания текста и, соответственно, как нормы его восприятия), как смена доминанты: «Всякие сдвиги эстетических норм подразумевают, в конечном итоге, смену доминант. Смена доминант происходит в результате изменения установки, в смысле Ю. Н. Тынянова, но связана с последней не жесткой причинно-следственной связью, а как весьма опосредованное следствие такой смены, имеющее место уже в сфере коммуникативных средств» [Очерки истории языка русской поэзии 1990: 58].
Прежде всего «новый тип читателя» порождается новым типом художественного освоения мира, сложившимся в XX в. Глубокий анализ особенностей художественного мышления XX в. дан П.П. Ковтуновой [Очерки истории языка русской поэзии 1990: 7—27].
«Прототипический читатель» XX в. должен быть способен адекватно воспринять и эстетически апроприировать такие черты нового художественного мышления, как «новая, более сложная, организация пространства и времени в художественных произведениях; масштабность («грандиозность») образов; отражение мира в движении, динамике; динамизм в образной структуре; не менее активное, чем в науке, стремление к познанию мира, к проникновению в глубь вещей, в невидимый мир, в скрытые связи и отношения; образное воплощение новых представлений о структуре мира, об отношениях человека и мира, человека и природы; художественный синтез контрастных и далеких вещей и представлений» [Очерки истории языка русской поэзии 1990: 9].