You raped my heart

salander.

Эгоистка.

И вот теперь она оказалась на этой жесткой койке, которую кто-то почему-то решил звать постелью. Бред. Им показали, где лежит еда, сказали, сколько можно брать и как следует есть. Девушка брезгливо сморщилась лишь об одной мысли о том, что ей придется касаться той же ложки или вилки, которой касались чужие губы, неизвестно еще больные или здоровые, есть из той же консервной банки, что и другие люди. В тот момент Кристине подумалось о том, что рано или поздно ее стошнит, вырвет всем этим, что скопилось в ее душе — эмоциями, чувствами, стылым отвращением.

Им показали душ. Все же он здесь присутствует. Но воды часто не бывает и, как правило, она лишь холодная. Одежда

общая. А спать они будут в одном огромном, большом зале, заставленном кроватями. Кристина чувствует себя капризной девицей, но ей все это кажется таким отвратительным. И жгучие слезы кипят в уголках глаз. Ей хочется покоя, тишины, чистоты. Вдох и выдох. Эмоции, всего лишь эмоции.

Девушка так и не засыпает. Ворочается всю ночь на жестком матраце. Тело болезненно реагирует на любое движение. Боль внизу живота уже утихла, зато ноют мышцы. И фиолетовые, цветные синяки так просто не сойдут с ее кожи. Кристина знает.

Она свешивает ноги с кровати, что тут же скрипит. От этого звука девушка морщится и бросает взгляд на подругу. Трис Приор спит крепко. Словно ей удобно. Кристина фыркает. Она либо вредная, либо ее тело так сильно болит, либо мысли не дают ей покоя — среди этих фраз есть одна верная и правильная. И лишь так.

Девушка засовывает ноги в кроссовки, зашнуровывает их, одергивает майку и почему-то не натягивает на плечи куртку. Ее руки в синяках. Но ведь Яма рушилась, камни падали. Все логично. И плевать, что на запястьях — если присмотреться — можно отчетливо увидеть следы от чужих пальцев. Кристина идет неровно, запинается, как-то слабо волочит ноги. Холодная вода на лицо, и она взбодрится. Поворот, и ее тело чуть не врезается в чужое тело. Глаза натыкаются на достаточно широкой разворот плеч и черную футболку.

— Твою мать, — произносят у нее над ухом. Кристина щурится от электрического света одной горящей лампы, но голову все же поднимает. Да так и застывает. Зрачки ее мгновенно расширяются, закрывают радужку. Воздух застревает в горле.

— Ты…

Это все, на что ее хватает.

— О, Искренняя, — тянет режущий голос. И до того противно, что хочется заткнуть уши. — Значит, тебя не придавило камушками. — Ехидничает, ерничает. — И Стифф тоже здесь?

Кристина стоит, держится пальцами за стену и во все глаза смотрит, как на лице Питера Хэйеса расползается гаденькая улыбочка.

========== Глава 18 ==========

— Заткнись. — Это первое, что слетает с ее губ, когда Кристина приходит в себя, когда удивление схлынивает, уступая место иным чувствам, когда в душе ее ворочаются отвращение и брезгливость к человеку, стоящему напротив.

— Разве хорошие девочки так говорят? — Какой же у него противный, мерзкий голос. Кристину передергивает. И даже едва заметно ведет плечами. Но старается держать себя в руках. Отвратный мальчишка. И как только так вышло, что они родились в одной фракции? Питер Хэйес был настолько лживым, продажным существом, сущей тварью, что где-то там, наверху, точно ошиблись, даруя ему жизнь в черно-белой фракции. Ошиблись вообще, даруя ему жизнь.

Девушка морщится. Это не от присутствия Питера. Это уже от собственных мыслей, что пугают ее. Раньше она никому не желала зла и смерти. Раньше она могла лишь дерзить, гордо задирать свой нос, презрительно вскидывать брови и колко отвечать. Искренние слегка надменны. Есть такой грех в ее бывшем доме. Правда, они совсем не лицемерны, не так эгоцентричны и не столь тщеславны как Эрудиты. А ведь Эрик из Эрудиции. Лишняя мысль.

Кристина бы и вздохнула, но в ее крови кипят такие эмоции неприятия, что она может лишь думать. Смотреть на Питера и осознавать, как она сама изменилась. То ли Бесстрашие меняет ее, то ли все те события, что на нее обрушились.

Бесстрашие — жестокая фракции, опасная, черная, темная. В ней воспитывают солдат. Кристине же кажется, что взращивают убийц, не знающих жалости и сострадания. Ведь не так все должно быть. Неужели это заслуга Макса? Неужели он настолько предал свою фракцию? Не только физически, продав ее сучке в синем пиджаке и с директорскими очками на носу, но и ментально, предав абсолютно все идеалы фракции огня? От этого действительно тошно. Фракция ведь выше крови.

Но ее собственные внутренние изменения никак не связаны с Максом, с разрушением дома, даже с Питером, который стоит сейчас перед ней, нахально усмехаясь одними губами. Они связаны с тем, что с ней сотворили. Так жестоко, местами нелепо и просто, что аж хочется дико захохотать. А ведь все началось с Эрика. С той боли, что он причинял ей, с его едких, бьющих, словно сталь в сонную артерию, слов, с колючего взгляда исподлобья и звуков жесткого голоса, безучастного к страданиям других. Но он не оказался вселенским злом, хотя был лучшей кандидатурой на это место. Он оказался всего лишь человеком с выжженной душой. И Кристину пугала странная мысль о том, что она хочет знать больше. О нем и о всем том, что его окружает. Зачем? Понятия не имеет. Просто ей надо, столь необходимо, что приходится до боли сжимать кулаки, ногтями входя в собственную плоть, оставляя следы-полумесяцы с краснеющей по их кромке кожей.

Эрик — не зло. Злом стали друзья. И от этой мысли было так дико. Теперь Кристине сложно доверять окружающим. С каждым днем ей все труднее находить себя прежнюю. Поэтому желать смерти Питеру Хэйесу теперь кажется ей нормальным. Эрику она смерти никогда не желала, может лишь в злую шутку, но не всерьез. По-настоящему она захотела смерти Эдварда, когда лежала на том столе и стеклянным взглядом смотрела в потолок. По-настоящему она захотела смерти Уилла, когда голос его сочился ядом, а глаза сверкали, оттеняя неестественную бледность кожи. А теперь она хочет смерти Питера. Ни за что. Просто так. Просто потому, что он стоит здесь, возвышается над ней, почему-то думает, что он лучше, интересуется ее подругой. Просто Кристина стала такой. Девочкой, что желает смерти.

— Что это у тебя? — Молодой человек хватает ее за руку, сдавливая синие запястья. — Неужто шкуру кто-то попортил? — И снова его рот расползается в такой знакомой ухмылке, с которой он ходил по Яме, будучи неофитом. Наверное, с такой же ухмылкой он хотел скинуть Трис в Пропасть и убить Эдварда.

Жаль, что второе ты не сделал.

Мысль неожиданная. Но Кристина осознает, что если бы Питеру удалось тогда выколоть глаз Эдварду, то насильника бы не было во фракции, то ее тело все еще бы оставалось чисто и не замарано. На глаза набегает злая влага, и девушка часто моргает. Вот оно как бывает. За одним следует другой, цепь событий, что зовут жизнью. В один момент она может пойти по одному пути, а в другой — по иному. Гребаная философия. Но Кристине до того становится тошно, что хочется зарычать. В душе рождается лютая ненависть к этому человеку. Потому что он мог предотвратить все то, что с ней произошло. Какая, однако, ирония.

— Отпусти, — рычит Кристина с такой злостью, что пальцы Питера разжимаются. — Мразью был, мразью и остался. — Она с такой силой толкает его в плечо, что Хэйес делает шаг назад, недоумевая, откуда в этой хрупкой, тощей и измученной девчонке столько силы. Ну и к черту. Кристина его всегда раздражала, вызывала вящее неудовольствие. Сильнее его бесила лишь эта девчонка-Стифф. Кстати, о ней.

— Так Стифф тоже здесь? — Орет Питер в спину удаляющейся Кристине.

— Отъебись. — Вот и весь ответ. Дурная она. И ломаная. Его глаза это замечают.