Юбер аллес (бета-версия)
Шрифт:
Микки пытался отвечать, но очень быстро устал. Ответы требовали внимания, а с ним у него было плохо. Очень скоро он стал клевать носом на стуле. Последний вопрос он просто проигнорировал. Женщина рассердилась и назвала его плохим мальчиком, а потом позвала госпожу Офен. Они о чём-то поговорили на непонятном языке - видимо, на русском. Микки тем временем боролся с желанием стащить со стола красивую длинную авторучку.
Наконец, опасная женщина ушла, а госпожа Офен осталась.
– Ты плохой, скверный мальчишка, - сказала она ему.
– Ты плохо отвечал на вопросы полиции.
– Я ничего плохого не делал, - заныл Микки, предчувствуя наказание.
–
– зашипела фрау Офен.
– Ты плохо отвечал на вопросы и был невнимателен. Госпожа следователь говорит, что ты либо глуп, либо притворяешься. Я решила дать тебе время подумать над своим поведением. Сегодня ты останешься без ужина - возможно, это прояснит тебе память и научит почтительности. Если это не поможет, придётся перевести тебя в другой блок, к трудным детям.
Микки вспомнил Акселя и Лена, попробовал себе представить, каковы же "трудные" дети, и отчаянно заревел. Ему очень не хотелось в блок к трудным детям.
– Прекрати!
– рявкнула фрау Офен.
– Если будешь хорошо себя вести и сотрудничать с полицией, - добавила она, - тебе никто ничего не сделает. Завтра мы погорим об этом подробнее.
Когда он вернулся в камеру, то Акселя там не было. Как сказал ему Лен, Аксель плюнул в дежурного, тот его избил, и сейчас оба находятся на разбирательстве.
– Карцер дадут, - уверенно сказал Лен. Микки не понял, что такое карцер, но по тону мальчика сообразил, что это очень нехорошее место.
Ночь прошла скверно: он не мог заснуть. Под утро, когда удалось немного сомкнул глаза, его поднял дежурный и велел идти на завтрак. Потом в туалетном блоке Микки поскользнулся на потёке мочи на полу и чуть не разбил себе голову. В общем, он настроился на то, что ничего хорошего сегодня в его жизни не случится.
Днём его снова повели к фрау Офен. Микки приготовился к тому, что там будет ещё и та женщина в странной одежде, но её не было.
– Михель, - сказала Валентина Сергеевна, даже не пытаясь скрыть неудовольствия, -сегодня вечером за тобой приедет мама и тебя заберёт.
Микки сначала не поверил. Даже когда ему вернули курточку и передали шапочку - ту самую, которую везла с собой мама - он всё ещё не верил в то, что всё кончилось.
Обратно его не отправили, а заставили сидеть в какой-то маленькой комнатёнке с облупившимися стенами, покрытыми зелёной краской. Он сидел на длинной лавке и гадал, скоро ли мама его заберёт и какой скандал он ей устроит.
Сидеть пришлось долго - во всяком случае, Микки это время показалось вечностью. Он даже подумал, что в обществе Акселя и то было веселее.
В конце концов появилась фрау Офен, надела на него курточку и повела его по каким-то плохо освещённым коридорам, где ходили какие-то люди. А потом он увидел маму и мужчину из самолёта.
Микки вырвался и побежал к матери, разразившись счастливым рёвом.
Потом была какая-то небольшая возня, мама подписывала бумаги, а Микки всё плакал, уткнувшись носом в её бедро. В эти минуты он, наверное, любил маму Фри как никогда в жизни.
Когда они вышли, Микки повернулся к зданию ЦВИНПа и сказал: "Русские свиньи". Ему очень хотелось это сказать.
Мама тут же начала извиняться за него перед человеком из самолёта, и у Микки тут же прошёл приступ сыновних чувств. В машине мальчик сидел тихо и думал, как он накажет мать при первом же удобном случае.
Дальше случилось то, что мальчику не хотелось вспоминать ещё больше, чем даже своё пребывание
На следующее утро он долго не мог понять, где находится: это был не дом и не ЦВИНП. Во всяком случае, он лежал на мягкой постели, а не на койке, в пижамке. Мама вертелась перед зеркалом, пытаясь уложить волосы в причёску. Во рту она держала шпильки.
Мальчик вспомнил вчерашнее унижение и запустил в неё подушкой: пора было начинать скандал.
Мать обернулась.
– Микки, - промычала она, не вынимая изо рта шпилек, - сегодня постарайся вести себя очень хорошо.
Через три часа Микки, наспех собранный - он всё-таки устроил скандал с рёвом и с удовольствием написал в постель - сидел в салоне роскошной машины и держал в руках огромного игрушечного льва с золотистой гривой. Рот его был перепачкан шоколадом, карманы набиты конфетами в блестящих обёртках.
Мама делала вид, что недовольна, но на самом деле у неё горели глаза. Она прижимала к коленям корзинку, украшенную пышным бантом - ей торжественно вручили эту корзинку в одном из крохотных магазинчиков, в которые она успела зайти. В корзинке лежали какие-то коробочки. Глаза у Фри горели: покупка явно доставляла ей удовольствие.
– Какие всё-таки вежливые люди, - радостно щебетала она, - как тонко они разбираются в том, что нужно женщине моего типа...
– О да, - подхватил молодой человек, которого звали Андреем, - но это же Тверская, свободная торговая зона... и менее строгие нравы.
– Вот на что способна свобода, даже если освободить всего одну улицу!
– провозгласила Франциска.
– Я обязательно напишу очерк.
– Ну, это всё же разные вещи, - возразил Андрей.
– Свобода, по моему убеждению - это отсутствие всякой власти, всякого принуждения и насилия.
Молодой человек был странный: Микки никак не мог понять, чего он хочет. С одной стороны, он был очень услужлив, что вроде бы указывало на слабость. С другой - за всей этой услужливостью чувствовалась сила и какие-то права. Микки вспомнил, как однажды он попытался украсть в магазине шоколадку, и продавщица, которая улыбалась и была очень любезна, вдруг стала совсем грубой, накричала на маму, а потом ещё пришли какие-то дяди и долго кричали. Мама потом говорила, что "дёшево отделалась", но шоколадку пришлось всё-таки отдать и поклясться, что он этого делать больше не будет. В этом Андрее было что-то от той продавщицы: чувствовалось, что он не так безопасен, каким кажется. Поэтому откровенно садиться ему на шею Микки всё-таки остерегался.
У него была какая-то смешная фамилия, вроде бы связанная с травой. Микки осторожно переспросил, а тот рассмеялся, и сказал, что на русском есть слово, похожее на Gr"aser, но обозначающее не растения, а почву. И нехорошо засмеялся.
– Вы слишком радикальны, мистер Грязнов, - продолжала любезничать мать. Микки знал, что она называет словом "мистер" только очень нравящихся ей людей.
– Ничуть, я всего лишь последователен. Свободу нельзя ограничивать ничем, тем более - одной улицей. Микки, - повернулся он к мальчику, осторожно притормаживая, - ты не хочешь горького шоколада? Здесь рядом есть чудная крохотная лавочка.