Юбер аллес (бета-версия)
Шрифт:
– Двести. Сто пятьдесят...
Они вынырнули из туч на ста десяти метрах. Резкий порыв ветра пихнул их в сторону, и Шук довернул нос. Теперь он видел, что блестящая под дождем полоса свободна (кто из гражданских летает в такую погоду?) и что он впишется. Майор перевел кран шасси на "выпущено".
Но вместо подтверждающего доклада "шасси вышли" второй пилот вдруг закричал другое:
– Командир, индейцы! Пара "Мустангов", пять часов!
Только этого и не хватало для полного счастья! На посадке самолет наиболее уязвим. А тем более - самолет с неработающим двигателем и без вооружения... Где же зенитные пулеметы, черт их побери? Неужели на этом аэродроме нет ПВО?!
При этом Шук понимал, что никаких американских истребителей здесь быть не может, война давно кончилась... Но ведь вот же они, заходят сзади-справа! Уже рядом, уже можно различить полуголую девку, намалеванную на носу ведущего... Шука всегда поражала американская способность превращать в пошлость
Первый космонавт планеты Земля, генерал-оберст Люфтваффе, Райхспрезидент Вальтер Шук пришел в себя. В полной темноте, с отчаянно колотящимся сердцем. Шея и затылок были мокрые, в ногах запуталось одеяло. Часы на прикроватном столике светились, показывая пять без одиннадцати.
"Госпиталь? Я в госпитале? Нет, конечно, нет. Я в своей резиденции. Война кончилась сорок пять лет назад. Сейчас девяносто первый год... Опять этот дурацкий сон..."
На самом деле, сон был на удивление реальным, включая перегрузки. Тот, кто знаком с ними в жизни, способен ощутить их и во сне. Не так сильно, как настоящие - столь же приглушенными выглядят обычно приснившаяся боль или холод - но вполне узнаваемо. Отличался только финал. Никаких "Мустангов", конечно, не было. Их действительно нагнали два истребителя - причем еще раньше, когда "Норд" снизился до пятнадцати километров - но это были родные "мессершмиты". Покачали крыльями в знак приветствия и проводили до самого аэродрома. Как потом выяснилось, на передачу связь действительно работала. При посадке, правда, всё-таки случилась своя неприятность: перепутались стропы тормозного парашюта, и он так и не раскрылся, болтаясь сзади бесполезной тряпкой, пока космоплан скользил по мокрой полосе. Шук попробовал снова выпустить воздушный тормоз, и тот, как ни странно, вышел, но все же этого было недостаточно. И тогда он крикнул Нойману: "Открой дверь!" "Ты что, прыгать собрался?" - не понял Клаус. "Это тормоз, кретин!" - рявкнул он в ответ, с натугой распахивая навстречу воздушному потоку дверь со своей стороны. Насколько способны две двери кабины, открытые и поставленные на фиксатор, уменьшить скорость десятитонной махины? Наверное, не так, чтобы очень сильно, но все же способны. С полосы они, правда, все-таки съехали, но в забор ткнулись очень мягко, не повредив ни его, ни себя.
Конечно, в кинохроники этот финальный тычок не вошел. Как и волочащийся тряпкой парашют. Отныне и вовеки существует - благо западных корреспондентов в аэопорту не было - лишь один репортаж о приземлении первого космолета: "Норд" с высоко задранным носом касается основными колесами полосы, вздымая тучу брызг, свастика на обгоревшем корпусе всё-таки видна... камера провожает взглядом истребитель сопровождения, красиво проносящийся над полосой на бреющем... а затем уже спускаются по трапу улыбающиеся космонавты. Кроме участников проекта, половины из которых уже нет в живых, никто до сих пор и не знает, что изначально посадка планировалась не в гражданском аэропорту под Ляйпцигом, а на секретном военном аэродроме. Но так, как вышло, получилось даже эффектнее. С причинами неполадок, разумеется, тоже потом разобрались. Воздушный тормоз заклинило из-за перегрева, а от резкой перегрузки, поставившей его на место, отошел контакт в радиостанции. Теоретически ни того, ни другого при этих условиях не должно было произойти. Но в машине, имеющей столько сложных узлов, всегда отказывают какие-нибудь простейшие мелочи...
Кстати, не забыть бы о мелочах: уже можно принимать лекарство.
Вальтер Шук потянулся к тумбочке, где стоял наготове стакан с негазированной минеральной водой и две красные таблетки на блюдце.
Каждая такая таблетка обходится имперской казне в цену двух новеньких "Мерседесов". Укол, который ему сделают утром, ещё дороже. Фетальные препараты доктора Менгеле стоят недёшево. В основном из-за проблем с исходным матералом: аборты в Райхе делают только по медицинским показаниям, так что эмбриональные ткани приходится покупать в других странах. Сейчас, впрочем, подписано соглашение с Китаем. Коммунисты никогда не считали людей сколько-нибудь ценным ресурсом, а уж китайцы-то, всеми силами пытающиеся ограничить рождаемость... абортивный материал там стоит буквально пфеннинги. Западные газетчики и местные либералы тут же подняли вой по поводу сговора с кровавым коммунистическим режимом, торгующим человечиной. Разумеется, комья грязи полетели и в Райхспрезидента, лично нуждающегося в подобных препаратах. Тем не менее, соглашение было всё-таки подписано, и настоял на этом он, Шук. Потому что жизнь и здоровье дойчских стариков - а в перспективе и нации в целом - важнее, чем очередная порция брани со стороны идеологических
Проклятье, - с бессильной злобой подумал он, перекидывая ноги и садясь на кровати, - проклятье, они же сами ведут точно такие же исследования, и тоже используют абортивный материал, и даже тоже не свой, а подешевле: они скупают ткани в Африке и Латинской Америке, а сами работы официально не финансируются государством. Как будто четырнадцатинедельный зародыш, проданный какой-нибудь мексиканкой или негритянкой американскому скупщику, чем-то отличается от четырнадцатинедельного зародыша, проданного китайским правительством лабораториям Менгеле. Но то, что делается с соблюдением ритуалов "свободного рынка" - нормально и не вызывает вопросов, а действия правительства Райха называются трупоедством. Ибо в первом случае это делают не правительства, а частные лица... Правда, на западные медицинские центры устраивают налёты эти... как их... пролайферы. Хотя реально они никому не нанесли никакого серьёзного ущерба - только машут плакатами и расписывают своими лозунгами стены лабораторий. Зато правительства западного блока тут как бы ни при чём. А то, что эти исследования никем не запрещаются - так это у них называется "цена свободы". Впрочем, в Англии эксперименты с тканями плода всё-таки запретили. Похоже, их специалисты по манипуляции слегка перегрели общественное мнение. Ошиблись. С кем не бывает. Ну что ж, это же не мешает лучшим британским медикам работать в Гонконге, где теперь свой парламент и своё законодательство... Кстати, лаборатории доктора на самом деле тоже частные. Государство сотрудничает с ними на контрактной основе. Не потому, конечно, что Райх чего-то там стыдится. Просто Менгеле никогда не любил чиновной опеки, становящейся порой докучливой... но тем не менее, факт налицо. И это почему-то не мешает западным пропагандистам говорить - "у них в Германии". А мы почему-то не можем убедительно ответить на это. Всё разбивается о железный довод: "в тоталитарной стране всё решает правительство и оно же отвечает за всё происходящее".
Они делают то же самое, что и мы. Но в глазах мирового общественного мнения именно мы, дойчи - трупоеды, убийцы нерождённых. Хотя вся наша вина состоит в том, что доктор Менгеле обошёл западных коллег на повороте, и его молодильные яблочки румянее. Если бы их препараты были лучше, никто бы и не пикнул: напротив, трубили бы об успехах западной науки, вот-вот готовой подарить людям вторую молодость. Но стоит оказаться впереди нам - начинается истерика. И мы вынуждены осторожничать, лавировать, проводить контрпропагандистские мероприятия... как правило, безуспешные. Безуспешные даже здесь, у себя, в Райхе.
Заснуть снова, видимо, уже не удастся. Раньше можно было бы прибегнуть к снотворному, но доктор Менгеле предупреждал, что красные таблетки плохо совместимы со снадобьями такого рода.
Менгеле. Последний раз они разговаривали месяц назад. Вальтер задал ему вопрос - сколько он ещё протянет. Доктор - высохший от старости, но в свои восемьдесят прекрасно себя чувствующий, с ясным умом, - ответил ему в своей обычной манере: "Дорогой друг, этого не знает никто. Если вы будете аккуратно проходить курсы омоложения, то я могу гарантировать вам еще лет пятнадцать-двадцать активной жизни. Другому человеку с вашим здоровьем я дал бы даже тридцать, но вы Райхспрезидент. Такая ответственность очень... давит."
Да, именно так, доктор прав. Давит. Расплющивает. Как пятикратная перегрузка.
Как давно всё это было - чернота с проступающей синевой, молчание двигателей, стрелка указателя на приборной доске, хауптман Нойман в кресле второго пилота... В каком-то смысле второму пилоту "Норда" повезло больше, чем первому. Нойман сделал прекрасную карьеру космонавта. Десять полётов в Вельтраум. Последний - на "Хаммершлаге", первом и единственном в мире тяжёлом космоплане, оснащённом ракетами класса "космос - земля" и "космос - космос". Демонстрация возможностей "Хаммершлага" накануне голосования в американском Конгрессе по вопросу о создании национальной системы ПРО очень способствовала ослаблению напряжённости.
А Нойман получил, наконец, свою славу. Вполне заслуженную, надо сказать, ещё в том первом полёте. И впридачу к славе - Центр подготовки космонавтов. Впрочем, Центр ему отдали только после года изнурительных попыток сделать из него политическую фигуру. Вальтер сам ездил к старому другу - уговаривать... В последнем разговоре на эту тему Нойман сказал: "Прости, но я сделан из другого теста. Я не умею играть в эти игры."
Как будто он, Шук, умел играть в эти игры! Но его не спрашивали, умеет ли он в них играть и хочет ли учиться. Ему просто сообщили, что первый космонавт - это политическая фигура. А политическим фигурам следует занимаются политикой, а не летать. Хотя бы потому, что полёты чреваты незапланированными происшествиями, а незапланированное происшествие с его участием будет иметь крайне нежелательный пропагандистский эффект. "Мы понимаем ваши чувства, оберстлёйтнант" - его повысили сразу после посадки - "но Фатерлянд отныне требует от вас другого служения."