Юбер аллес (бета-версия)

Нестеренко Юрий Леонидович

Из общей картинки резко выбивалась одна деталь: металлический барьер, отделяющий платформу от путей. Барьер состоял из секций, разделённых на две половинки. По прибытию поезда они открывались, превращаясь в воротца.

Фридрих знал, что при большевиках - станция была построена в тридцать восьмом году - открытые пути ничем не отделялись от платформы. Заборчики были сделаны позже, когда травматизм и смертность из-за падений на пути достигли критической отметки. Однако, решил Власов, можно было бы всё-таки сделать это полезное защитное сооружение более изящным и хоть сколько-нибудь соответствующим облику станции. Впрочем, похоже, что архитектурные изыски в данном случае никого не интересовали.

Он в очередной раз отметил разницу между

теоретическим знанием предмета и личными впечатлениями о нём же. В принципе, о московской подземке он знал почти всё, что нужно знать аналитику. Ему был хорошо знаком и внешний вид станций - по фотографиям, фильмам, видеозаписям, в том числе и сделанным в оперативных надобностях. Но никакие фотографии и записи не заменяли впечатлений от попрошайки на тележке, или от типа, ломившегося навстречу толпе. Или от запаха пивной лужи.

Первый поезд подошёл где-то через минуту. При его появлении вдоль барьера раздались громкие металлические щелчки: это раскрывались секции. Через минуту они уже были открыты настежь - как раз когда открылись двери поезда и оттуда повалила толпа. Кого-то из ожидающих зашибло створкой. Пострадавший матерился.

Фридрих решил не лезть в этот поезд: слишком уж плотной была толпа. Пришлось переждать.

Когда народ схлынул, Власов заметил, что каждую колонну охватывает нечто вроде деревянной скамеечки, правда, очень грязной и изрезанной. Он нашёл местечко, показавшееся ему относительно чистым, достал пакет с большими салфетками без увлажнителя, разложил две на краешке и осторожно присел.

Лемке плюхнулся рядом, не задумываясь о гигиене.

– Тут можно поесть, - сказал он.
– На том сходе, - он махнул рукой в сторону, противоположную той, откуда они пришли, - жарят пирожки. Что они туда пихают, лучше не думать... но есть можно, я пробовал и вроде бы не отравился. Зато очень дёшево, - полуизвиняющимся тоном добавил он.
– Это не Тверская.

– Да уж вижу, что не Тверская, - усмехнулся Власов.
– Но вы же не предлагаете мне попробовать эту отраву?

– Нет, что вы, шеф. Я просто хотел перекусить...

Власов усмехнулся.

– Прижимистость не доведёт вас до добра, Ханс. Вам эти пирожки кажутся вкусными, несмотря на их, так сказать, происхождение?

– Ничего так, - признался Лемке.
– Съедобно.

– Забавно. Вы тут живёте довольно долго, а я знаю обстановку только по рабочим документам. Но, оказывается, некоторые детали я знаю лучше, чем вы. Мне попадался один отчёт, где упоминалась эта проблема... В России нет закона против пищевых добавок. Точнее, его принятие было заблокировано лоббистами от сельского хозяйства. В результате чего во все эти пирожки пихают химические добавки для улучшения вкуса. Например, глютамат натрия.

– Это который "адзи-но-мото"?
– неожиданно блеснул познаниями Лемке.
– "Душа вкуса"? Так это японская разработка. Тут её на каждом шагу продают. Вроде бы в ней нет ничего вредного.

– За исключением того, что при быстрой обжарке глютамат разлагается и превращается в токсины, - парировал Власов.
– К тому же в этих пирожках огромные дозы этой дряни. И неизвестно, что! они туда! кладут ещё!

Последние слова он уже выкрикивал - таким сильным был грохот прибывающего поезда.

На этот раз народу было поменьше, и им удалось войти в вагон.

Внутренности вагона выглядели довольно аскетически. Все удобства, которые предлагались пассажиру, заключались в узеньких железных сиденьях и паре металлических поручней, намертво вделанных в потолок. Окошки были забраны мелкой, но прочной на вид металлической сеткой - впрочем, прорванной в нескольких местах. На потолке горели маленькие, но яркие лампочки в виде глазков, забранные толстым стеклом. Кое-где стекло было замазано краской - видимо, оно было настолько прочным, что больше ничего с ним было сделать нельзя. Зато стены были исцарапаны и изрезаны как только возможно. Власов привычно пригляделся к граффити, и на

сей раз обнаружил и сакраментальное "109", и серп с молотом, и даже - над самым потолком - трудолюбиво выцарапанное "немцев нах" (дальше была длинная царапина - видимо, автор надписи не смог её завершить по независящим от него причинам). На полу валялся и гремел всякий мусор - пустые банки, бумажки, остатки содранных рекламных плакатов, и ещё что-то такое. В целом всё это напоминало внутренности мусорного бака.

Лемке бодро ухватился за поручень. Власов, подумав о том, сколько рук его трогали и что это были за руки, предпочёл сначала протереть его влажной салфеткой.

В вагоне задребезжал звонок - видимо, это был сигнал к отправлению. Потом что-то загудело и хриплый неразборчивый голос произнёс: "следующая Вррр... левская". Через пять секунд двери со скрежетом захлопнулись, и поезд поехал.

Фридрих прикрыл глаза, представляя себе карту подземки. Насколько он её помнил, за Площадью Гёте в направлении центра следовали станции "Аэропорт" и "Динамо", потом "Берлинская" с переходом на кольцевую линию, и дальше, после длинного перегона, "Театральная". Всё это были станции старой довоенной постройки. Власов вспомнил старые фотографии станции, называвшейся при большевиках "Площадь Революции" (ныне "Воскресенская Площадь"). Когда-то это было эффектное сооружение, отделанное разноцветным мрамором, с бронзовыми скульптурами в нишах, изображавших то ли революционеров, то ли сотрудников ЧК с наганами. Что примечательно, все скульптуры были согбенными, словно придавленными мощью государства. Говорят, Сталину весьма понравился проект... После Освобождения скульптуры быстро исчезли - судя по всему, какие-то расторопные москвичи продали творения большевистского зодчества сборщикам цветных металлов, а мраморные плитки ободрали.

Впоследствии какие-то международные (то есть, конечно, англо-американские) организации настаивали на том, что станции "метрополитена имени товарища Кагановича" - так называли большевики подземку - суть памятники архитектуры и зодчества и нуждаются в восстановлении. Власов же считал, что это как раз тот самый случай, когда вандализм может быть хоть чем-то оправдан. Во всяком случае, восстановление большевистского капища с его гнусными героями представлялось ему кощунством и надругательством над жертвами коммунистического режима. Этак можно договориться и до идеи воссоздать так называемый "мавзолей". При подрыве которого, между прочим, пострадала часть кремлёвской стены...

На "Аэропорту" вагон заполнился: во все двери влилась густая, как гороховый суп, толпа. Власова обдало запахом пота, немытых тел, дешёвой еды и перегара. О том, чтобы выйти, нечего было и думать. На "Берлинской" народу прибавилось вдвое, причём добавилось много людей с ручной кладью - видимо, эти пришли с вокзала. Власову пришлось отпустить поручень и как следует упереться в стену, чтобы толпа его не раздавила.

Каждый раз при закрытии дверей голос рычал: "следующая Врррр... левская". Видимо, объявление делал автомат, который заклинило. Фридрих попытался сообразить, какая станция имеется в виду, и после недолгих размышлений понял, что рычание заглушает слово "ангел".

– Может, сойдем на Пересадочной?
– прокричал Лемке, при этом пыхтя как паровоз: ему приходилось туго.

– Это что за станция?
– удивился Фридрих. Насколько он помнил, следующей после "Берлинской" шла "Театральная".

– Просто труба! Переход! На Таганско-Пресненскую линию!
– кричал Лемке, пробивая голосом шум поезда и гудение толпы.

Власов кивнул, пытаясь вспомнить, о чём идёт речь. В голове вертелись смутные воспоминания о каком-то московском скандале, вроде бы связанным с планами строительства новой станции, но ничего определённого он так и не припомнил. Похоже, с этой темой он не пересекался.