Юдаизм. Сахарна
Шрифт:
Позвольте нам автономизироваться от вас, как вы автономизированы и автономизировались от нас? Куда вы лезете? Все навязываетесь? В часовщики, аптекаря, в доктора, в суд и литературу?
Да, конечно, это естественно — не допускать евреям самый вход в наш суд, школы и врачебное мастерство.
Иначе как обвиненному или как нуждающемуся во врачебной помощи. В школы — совершенно нет. Пусть учатся в своих хедерах. Сколько угодно и чему угодно. Заводят там «своего Дарвина» и хоть десять Спиноз.
( 12 июня 1913 г., на обложке попавшегося конверта)
1916 г. Но это вечное и содержится в еврее как именно в еврее, с миквами, хедерами и в своих костюмах. Едва еврей становится «русский евр.», «франц. евр.», поучился в гимназии, поучился в университете и вообще «потерял свое», как он становится «микробом разложения» для всего окружающего.
У евреев есть своя завершенность в нации, в духе, в истории. В Брянске я видал в банях много евреев (по четвергам, парятся ужасно) — и все они суть «что-то свое». В таком виде они хороши, признаны, нужны миру. Я думаю — нужны. Нельзя забыть, что их Библия, конечно, согрела мир, — этот ужасный, похолодевший греко-римский мир, и особенно римский. Библия — теплая ванна для старика, для умирающего. Вообще Библия, их национальная Библия — вечна.
* * *
12 июня 1913
Вся литература поражена, что я считаю деньги. «И так цинично, на глазах у всех».
Но ведь я не студент, получающий стипендию, за которого «считает» казначей. И не сутенер-журналист, за которого считает «супруга-тетинька» (рассказ об одном красивом и рослом беллетристе-народнике, которого долго содержала почтенная зубной врач, но вынуждена была прогнать, так как он «баловался с кухарочками», по вкусу Никиты из «Власти тьмы». Тоже и этот философ, проживающий у акушерки).
12 июня 1913
Кроме всего другого прочего евреям присущ своеобразный гипноз в делах и отношениях, основывающийся на великой их «убежденности в себе».
* * *
Портрет Репина — Короленко (в «Н. Вр.»).
Это — еврей.
То, что у живого Короленко не кидалось в глаза, изумительный гений художника вывел к свету.
Он наклонен. Слушает. Вглядывается. Нет, не это; есть что-то неуловимое, почему, взглянув, мы говорим, что, конечно, из тысяч хохлов и миллиона русских мы не видали никогда «Короленко», и из 10-100 евреев пожилого возраста, солидных и либеральных, конечно, 1 непременно «Короленко».
Он говорит, что отец у него был русский чиновник, а мать «полька». Конечно, он недоговорил или недоузнал, что она — польская еврейка.
Сын же — в мать. И К. просто — еврей.
«Честный еврей передового направления». Так вот откуда «кристально чистая душа» (пресса) и странная связь с Горнфельдом.
* * *
Хочешь книжку?
Скучное лицо.
Может, физическими опытами займешься?
Скучное лицо.
Ну, тогда возьми стипендию.
Давайте.
(все
* * *
Нимфа Эгерия сказала мне:
Передай Сервию Туллию следующее:
Хлебная торговля не так в России организована. Надо бы передать ее старообрядцам за древнее благочестие, и за то, что все делают помолясь и с крестом, и в память Бугрова и Блинова, родельцев нижегородских. Пусть будет «печатью» их крест с перекладинками и верхушкою, и пусть вывоз хлебов из России начинается после молитвы по всем приволжским, окским, камским, вятским и кубанским, и черноморским, и балтийским, и азовским пристаням, с водосвятием и всяким благочестием. И чтобы корабли и вагоны без старообрядческой печати с хлебом не перепускались через границу и из гаваней морских не выпускались.
(12 июня, в вт.) (на конверте уведомления от Нелькена)
«Павший Розанов впал в позорное падение», написал статью об эмигрантах.
«И никак из этого трафарета не выскочит».
«Опозорившийся опозоренный Позоров» опять пишет против евреев.
Напротив, «кристально чистый Короленко написал против кровавого навета».
И где она, тихая, милая русская литература, — времен Тургенева, Грановского, Кольцова и споров Погодина и Белинского.
(читая «Одесские новости»)
Все какие-то «Огни», «Прометеи», «Молот», книгоиздательство «Просвещения» (берлинского еврея Цетлина).
Французский каблучок из Варшавы в 11/2 вершка, шляпка «Шантаклэр» и проститутка Ривка Ивановская из Шклова.
* * *
Все-таки с «Уед.» и «Оп. лист.» поумнела Русь (насколько прочитала). Все-таки кой-что ей прибавилось в голову. Кой-какие мысли, каких раньше не было. Это немного, но «все-таки»...
(перечитав о «стиле Растрелли» и Пушк., Толст, и Гог. в «Оп. лист.» 12 июня 1913)
Тяни-тяни к умному. Не к мелочно-умному, а к серьезно-умному. «Ум все-таки не мешает».
* * *
«Пройду» я, «пройдет» Меньшиков, а квартальный на углу Литейного и Невского все будет стоять.
И сменятся царствования, — а он все будет стоять.
«Он все будет стоять».
И говорить: «объезжай вправо», чтобы извошики не перепутались и не было больше, — в этом месте толкотни не было, — «дяди Митяя и Миняя», которые не могли разъехаться, въехав друг другу в сани оглоблями. Если бы тут въехали — была бы беда.
И беда эта устранена, это теорема царствований и нас, двух писателей.
Что же это такое? Это и есть цивилизация. Цивилизация состоит из прикладывания камешка к камешку в каждом месте, где случилось больно, где кто-то упал и проч., и проч.; где потерло, надавило, случилась обида, несправедливость и проч. Камешек прилег к камешку, и образовалась тропка, потом постройка пошла вверх и вывелась стена, потом — переходы; этажи. Все строилось, и вышел дом.