Юджиния
Шрифт:
— Не смейся. У меня горе — я теряю своего мужа.
— Послушай, зайчик во хмелю, самый и самый сильный среди всех. Сейчас ты обнимешь мою шею, я возьму тебя за талию и отведу в спальню. Где ты ляжешь на кровать, примешь свои лекарства и подумаешь о своем недопустимом поведении. И если я еще раз увижу тебя пьющей…
Она уже встала и обвила его шею рукой.
— Я только должна выпить еще одну, — прошептала она, — чтобы узнать, действительно я тебя боюсь или нет.
Их губы слились в поцелуе.
Пьяный
До кровати они не дошли, ее вырвало в ванной.
Перелет в Нью-Йорк она перенесла плохо. И в лимузине лежала на заднем сиденье, не в силах подняться. И только виноватая улыбка застыла на ее губах. Александр был не в силах на это смотреть.
Она казалась гораздо более сильной, чем он представлял: ни одной жалобы не слетело с ее губ.
В субботу, поздно утром, они прилетели обратно домой. Юджинию пришлось тут же положить, после ужасной недели химической терапии у нее, несмотря на все ее сопротивление и попытки, не осталось сил. Уже падая в сон, она с грустью спросила:
— У тебя опять сегодня «дела»? И также поздно вечером?
Он выключил небольшой ночник (окна были задернуты легким бархатом), ничего не сказав. Наклонившись, он поцеловал ее в дрогнувшую щеку. И ощутил влагу на своих губах.
Александр спускался вниз по лестнице, думая: как ей пришло в голову, что в такой момент он может видеться с другой? Впрочем, кто поймет женщину — тот станет Богом.
В этот день он и Кении встречались с докторами, которые экспериментировали с новыми видами лечения рака, используя европейские препараты, не разрешенные в Америке. Пока американская бюрократия (и F.D.A.) утвердит новый препарат, могут пройти десятилетия. Терять было нечего, и Александр заказал целую коробку экспериментальных препаратов, которые должны были приостановить и затормозить процесс. Лекарства прилетали из Швейцарии на следующей неделе.
Дворецкий распахнул дверцу его «ягуара» и повел машину в гараж.
Дайана грустно покачала головой и показала глазами наверх.
— В холодильнике было заморожено три бутылки вашей водки, мастер, теперь осталась одна…
Александр с нелегким сердцем поднимался наверх. Надо было что-то делать, он терялся, впервые не зная — что. Он жалел ее и не хотел поступать резко.
Александр не поверил своим глазам, когда увидел Юджинию, курящую тонкую черную сигарету. Бутылка была почата, и «пьяница» чувствовала себя уверенно, выпивая из трех рюмок сразу.
— Я не помешаю? — спросил, сдерживаясь, Александр.
— Какие дела у тебя были сегодня, мой муж? В субботу, вечером, когда абсолютно все закрыто.
— Ты-таки хочешь, чтобы я отчитывался.
— Конечно. Я все-таки пока
— Юджиния, — предостерег он.
— Пропой мне новую лунную рапсодию. Или расскажи другую сказку из «Тысячи и одной ночи», которые тебе так нравились в ранней юности.
— Тебе категорически нельзя пить.
— Это моя жизнь! — вскрикнула неожиданно она. Он никогда подобного или даже приблизительного не слышал.
— Остановись, ты не ведаешь, что творишь.
— Я — ведаю, а ты, ты… — она запнулась, чувствуя, что, если единожды перейдет черту, возврата не будет.
— Ну-ну, продемонстрируй, какая ты смелая, покажи, как водка развязывает язык. И скажи мне слова, которые никогда не говорила.
— Я скажу, я скажу, — она собиралась с силами, — ты, ты… предал меня, ты изменил мне, ты — изменник. Ты разрушаешь мою любовь, ты все разрушил. Ты больше не прикоснешься ко мне, после другой…
Он коротко размахнулся и со всей силы, забывшись, дал ей пощечину.
Ее глаза замерли в его, полные ужаса и слез. Она онемела, боясь пошевелиться. Он опустился перед ней на колени, почти упав. И обхватил руками. Он почти задушил ее в своих объятиях, когда она шептала «сильней, сильней».
— Юджиния, Юджиния, прости меня. Я сорвался…
— Что ты, милый… Это ты прости меня, я сказала такие ужасные вещи — прости, любимый. Ты моя жизнь, не бросай меня. Я не смогу жить без тебя. Ты мое счастье и смысл, и день, и солнце, и воздух, и дыхание.
Он стал покрывать ее лицо поцелуями, как безумный. Он клял себя, что поднял руку на нее. На это уникальное создание, единственную душу в мире, благодаря которой он жил, существовал, желал, писал.
— И ты любишь меня?
— Безумно.
— А я тебя еще безумней, — теперь радостные слезы счастья текли из ее глаз. — Я клянусь, я обещаю тебе, что больше не буду пить и — курить…
— Никогда, — подчеркнул он.
— Никогда, любовь моя. — Она целовала его шею. — Только выпей со мной один, последний раз: я всегда мечтала выпить с тобой — твоей водки. И почувствовать… Ты такой сильный… Я думала, ты начнешь пить, когда узнаешь, что я больна.
— Ты выздоровеешь, зачем мне зря пить, — сказал он.
Хотя помнил, что всегда клялся говорить ей правду.
— Ты веришь в это?
— Я верю в тебя, ты необычная девочка, ты уникальная девушка… — он запнулся. После чего налил ей несколько капель и чуть-чуть себе. — Запомни, первый и последний раз мы пьем водку вместе.
— Да, любовь моя, да, мой муж, да, мой единственный.
Она была пьяна.
Он отнес ее на руках в спальню, ей трудно было ходить. Через полчаса, когда она заснула, он спустился на кухню и взял из морозильника последнюю бутылку. Дай-ана, готовившая что-то на кухне, спросила, усмехнувшись: