Юджиния
Шрифт:
Швейцарские таблетки — о, чудо! — начали помогать Юджинии: она порозовела, стала с помощью мужа вставать с кровати и даже хоть без аппетита, но есть. До этого только просьбы Александра могли заставить ее что-либо съесть. Организм Юджинии был перенасыщен антибиотиками и химическими растворами.
К вечеру они остались вдвоем.
— Милый, я так хочу тебя обнять, но у меня стали совсем слабые руки.
— Ничего страшного, ты поправишься, и все пройдет. — Он кормил ее сам — таблетками-драже с ладони.
Она влюбленно смотрела на него, послушно глотая.
— А пока — я тебя буду обнимать, постоянно и все время. Если ты не возражаешь, конечно…
— Я не возражаю! — встрепенулась она. Слабая улыбка коснулась зовущих губ. — И если ты меня обнимешь, я тебе покажу, со всей оставшейся силой, как я не возражаю.
Он обнял ее, аккуратно, боясь сжать или придавить увеличенные лимфатические узлы. Она прижалась грудью к его плечу и щеке. Она зашептала ему на ухо:
— О тебе совсем никто не заботятся. Я оказалась плохая жена, я все время болею.
— Не говори так, Юджиния. Я люблю тебя, совершенно безумно. И ты делаешь мне больно, когда говоришь так.
— Это правда? — Она обрадовалась. — И ты не разлюбишь меня, потому что я…
— Юджиния… опять!
— Прости, я не хотела… Я просто не смогу жить — без тебя… Ты мне нужен как воздух.
Их губы слились. И он, забывшись, сжал ее плечи.
— Еще, еще, — шептала она.
Так сладко шептала она… Она, она, она… Придя в себя — она спросила нежно:
— Куда ты меня везешь, мой любимый? Он уже не удивлялся, что она знала.
— Я покажу тебе Европу, и ты отдохнешь немножко после этих… двух месяцев.
— Ты будешь мне покупать чоколачино?
— Все, что ты пожелаешь, Юджиния.
— А если я пожелаю тебя…
— В любое время дня и ночи.
— Сейчас…
— Юджиния, мы только…
— Хочу…
Он взял ее мягко, но в этой мягкости была своя властность, которую она обожала. И могла лежать и нежиться в его объятиях — без конца. Она никогда не хотела, чтобы это кончалось. И каждый следующий раз обожала все больше и больше. Она молилась на него — про себя. Он был прекрасный и яростный мир — для нее. Он был ее любовь. Безумная и безумнейшая — в этом мире.
Когда он раскрывал свои объятия и она попадала в них, она забывала все на свете: кто она, где она и что с нею происходит. А происходило с ней прекрасное — она была влюблена. Первый и последний раз в жизни. Редкое чувство, которое дается Богом считанному количеству людей.
Не нам, к сожалению. А может быть, вам.
Прошла тихая, безмолвная неделя, в доме все словно вымерло — говорили шепотом. Клуиз часто поднималась и сидела с Юджинией. О чем они говорили, Александр не знал. Так как сидел в библиотеке, обложенный старыми книгами и последними новинками, набираясь познаний из различных областей медицины. Медицина была такое же ремесло, как…
В приближающееся воскресенье они улетали в Швейцарию. За неделю Юджиния оправилась и относительно пришла в себя. Она даже спустилась в субботу к семейному обеду. Святой ритуал, который никогда не нарушался, за исключением дней болезни Юджинии. Ее болезнь
Они летели на специально оборудованном самолете, по особому заказу мистера Нилла. Последний настоял, чтобы их сопровождал его личный врач, который будет наблюдать за общим состоянием Юджинии. И как Александр ни объяснял, что это произведет нервирующее впечатление на швейцарских врачей-специалистов, все было без толку.
Клиника заболеваний крови находилась в предместье Цюриха, в маленьком городке Бадене. Александр подумал почему-то, что Достоевский играл в рулетку в Баден-Бадене. Но тот городок был в старой феодальной Германии, а не в современной Швейцарии. Но, видимо, названия имели какую-то смысловую связь. (Лексическую. Семантическую. Этнографическую. Синтаксическую.)
Его встретили два лучших доктора, специалисты по раку, с которыми он был уже знаком.
Начался самый долгий консилиум в жизни Юджинии: ее обследовали семь часов. Александр нечаянно заснул, свернувшись в кресле, — из-за разницы во времени. Он был лишь человек. Александр не мог спать, летая в самолетах.
И проснулся только тогда, когда почувствовал, что ее падающие волосы касались его щеки.
— Милый, ты устал? Я прошу прощения, что так долго. Похоже, врачи одинаковы по обе стороны океана.
— Это комплимент, — улыбнулся Александр врачам, стоящим позади Юджинии, как стража.
— Тебе делали пункцию?
— Кажется.
— Было очень больно?
— Ничего страшного. Я волновалась за тебя и надеялась, что ты пойдешь отдыхать. Ты и так со мной измучился.
— Нет еще, но надеюсь.
— Когда?
— Ночью…
Она мягко улыбнулась.
— Это сладкие муки.
— Я согласен быть обреченным на них. Швейцарцы вряд ли понимали, о чем, о каких муках шел разговор между супругами.
— Они кладут меня в клинику завтра. А как же Европа?
— И что же ты сделала?
— Попросила, чтобы в палату поставили вторую кровать… — Она подмигнула ему слегка.
Он был рад, что у нее приподнялось настроение.
— Ты, я смотрю, собираешься погулять в клинике.
— Ты обещал, что мы будем отдыхать.
— Еще как! — поднялся он и заключил ее в объятия.
Их ожидали завтра в девять утра и просили Юджинию не завтракать.
Они вышли из клиники на маленькую чистую улицу. Совсем как в Европе, подумал Александр и вспомнил, что он в Европе. И полной грудью вздохнул дурманящий швейцарский воздух.
В городишке была всего одна достойная гостиница под названием «Галльский Петух». Александр не мог понять, какое отношение имеет галльский и какое отношение имеет петух к швейцарскому городку. Отель был маленький, но очень чистый и уютный. И безумно дорогой. Складывалось впечатление, что они были вообще одни в отеле, — такая стояла тишина. Александр снял самый большой номер и теперь безуспешно пытался уложить Юджинию отдыхать в огромную двуспальную кровать. Она не сдавалась, но согласилась… быть приглашенной на обед. В компенсацию, если она отдохнет.