Юг без признаков севера
Шрифт:
Казалось, он говорил все то, что следовало говорить нам, но мы никогда не задумывались над тем, чтобы это сказать.
– Я беру эти стихи, – сказал я.
– Ладно, – ответил он. – Пей.
Когда приходишь в гости к Харрису, пить обязательно. Курил он одну сигарету за другой. Одевался в просторные коричневые штаны размера на два больше и в старые рубахи, вечно рваные. В нем было около шести футов росту и 220 фунтов весу, большая часть – пивное сало. У него были покатые плечи, и разглядывал он вас из-за прищуренных век. Мы с ним пили добрых два
– Пошел отсюда к черту, ебучка, меня от тебя тошнит!
– Полегче, Харрис…
– Я сказал СЕЙЧАС ЖЕ! ебучка!
Я встал и ушел со стихами.
Я вернулся в тот двор два месяца спустя занести Харрису пару экземпляров Безумной Мухи. Я опубликовал все десять его стихотворений. Марджи впустила меня внутрь. Рэндалла дома не было.
– Он в Новом Орлеане, – сказала Марджи, – мне кажется, он решил оторваться. Джек Теллер хочет напечатать его следующую книгу, но сначала ему хочется с Рэндаллом встретиться. Теллер говорит, что не может печатать тех, кого не знает. Оплатил дорогу в оба конца.
– Рэндалл – не совсем очаровашка, – сказал я.
– Посмотрим, – ответила Марджи. – Теллер – и сам пьяница, к тому же сидел. У них может срастись миленькая парочка.
Теллер издавал журнал Шваль – у него был собственный печатный станок. Прекрасно он работал. У последнего номера Швали на обложке была уродливая рожа Харриса, сосущего бутылку пива: там напечатали много его стихов.
По общему признанию, Шваль в то время был литературным журналом номер один.
Харриса начинали все больше и больше замечать. Для него это было бы хорошим шансом, если он только не облажается со своим поганым языком и манерами алкаша.
Перед моим уходом Марджи сообщила, что беременна – от Харриса. Как я уже говорил, ей было 45.
– Что он сказал на это?
– Кажется, ему было все равно.
Я ушел.
Книга действительно вышла тиражом 2000, прекрасно отпечатанная. Обложку сделали из пробки, привезенной из Ирландии. Страницы были разноцветными, из крайне хорошей бумаги, набраны очень редким шрифтом, перемежались несколькими набросками самого Харриса индийской тушью. Книгу хвалили – как за саму себя, так и за содержание. Но Теллер не мог заплатить гонорар. Они с женой ходили по узенькой кромке. Через десять лет книга будет продаваться за 75 долларов на рынке редких изданий. А Харрис тем временем вернулся к своей работе экспедитора на складе автомобильных запчастей.
Когда я зашел к нему снова через четыре-пять месяцев, Марджи уже не было.
– Она уже давно отвалила, – сказал Харрис. – Выпей пива.
– Что произошло?
– Ну, когда я вернулся из Нового Орлеана, то написал несколько рассказов. Пока я был на работе, ей понравилось шарить у меня в столе. Она прочитала пару рассказов и обиделась.
– А о чем они были?
– О, она прочла что-то по поводу того, как я скакал по постелям некоторых женщин в Новом Орлеане.
– Рассказы были правдивы?
– Как у тебя
Ребенок родился – девочка, Наоми Луиза Харрис. Они с матерью жили в Санта-Монике, и Харрис раз в неделю ездил с ними повидаться. Он платил алименты и продолжал попивать свое пиво. Потом я узнал, что он ведет еженедельную колонку в подпольной газетке Лос-Анжелесская Линия Жизни. Свои колонки он называл Наброски Первоклассного Маньяка. Проза у него была такой же, как и поэзия – недисциплинированная, антиобщественная и ленивая.
Харрис отрастил себе козлиную бороденку и отпустил волосы. Когда я увидел его в следующий раз, он жил с 35-летней девахой по имени Сьюзан, хорошенькой и рыжей.
Сьюзан работала в магазине художественных принадлежностей, писала сама и сносно играла на гитаре. А также время от времени пила пиво с Рэндаллом – а это уже кое-что по сравнению с Марджи. Двор казался чище. Когда Харрис прикончил бутылку, то швырнул ее не на пол, а бумажный кулек. Хотя он по-прежнему оставался мерзким пьянчугой.
– Пишу роман, – сообщил он мне, – и периодически мне устраивают литературные вечера в ближайших университетах. Еще одно чтение на подходе в Мичигане, и еще одно – в Нью-Мексико. Довольно хорошие предложения. Мне не нравится читать, но читаю я хорошо. Я им шоу устраиваю и даю кое-что из хорошей поэзии.
К тому же, Харрис начал рисовать. Маслом писал он не шибко. Он писал, как наклюкавшийся водки пятилетний ребенок, но умудрился-таки продать одно-два произведения за 40 или 50 долларов. Рассказал, что подумывает бросить работу. И бросил три недели спустя, чтобы поехать на чтения в Мичиган. Отпуск свой он уже израсходовал на поездку в Новый Орлеан.
Помню, как-то раз он мне поклялся:
– Никогда не буду читать перед этими блядскими пиявками, Чинаски. Так и сойду в могилу, не проведя ни одного вечера. Это все от тщеславия, от продажности. – Я не стал напоминать ему о том заявлении.
Его роман Смерть В Жизни Всех Глаз На Земле выпустило маленькое, но престижное издательство, платившее стандартные гонорары. Обзоры критики были хороши, даже тот, что напечатало Нью-Йоркское Книжное Обозрение. Но он по-прежнему был мерзким пьянчугой и множество раз ссорился со Сьюзан по поводу своего пьянства.
Наконец, после одного кошмарного запоя, когда он бесился, матерился и орал всю ночь, Сьюзан его бросила. Я увидел Рэндалла через несколько дней после ее ухода.
Харрис странно притих, почти не сволочился.
– Я любил ее, Чинаски, – сказал он мне. – Не переживу я этого, малыш.
– Переживешь, Рэндалл. Вот увидишь. Еще как переживешь. Человек гораздо более выносливая тварь, чем ты думаешь.
– Блядь, – ответил он. – Твоими бы устами. У меня вот такенная дыра в брюхе.
Много хороших мужиков оказалось под мостом из-за бабы. А они этого не чувствуют так, как мы.
– Чувствуют. Она просто с твоими запоями справиться не могла.
– Еб твою мать, чувак, да я почти все свое под газом пишу.