Юлиан Отступник

Бенуа-Мешен Жак

Неожиданно Юлиан увидел, что навстречу ему идет епископ города, некто Пегасий, которого он счел за благо уведомить о своем приезде, хотя чувствовал к нему «такое же отвращение, какое можно чувствовать к последнему извращенцу». Он слышал, что этот человек был инициатором бесчисленных расхищений и осквернений памятников. Юлиан принял его подчеркнуто холодно и, стараясь держать его подальше от себя, объявил, что приехал только затем, чтобы увидеть местные достопримечательности, и не нуждается в помощи.

Невзирая на холодность приема, епископ дружески предложил себя в качестве проводника, заверив, что ему доставит удовольствие собственноручно открыть перед гостем двери

всех памятников, которые тот пожелает увидеть.

Позднее Юлиан описал в письме к другу ⁷⁹свою прогулку по храмам Илиона в сопровождении епископа, чье имя заставляло его вспоминать о крылатом коне Персея. Он начал с того, что спросил своего провожатого, сохранились ли еще где-нибудь гробницы героев «Илиады».

— Конечно, — с радостной улыбкой ответил епископ и сразу же повел его к мавзолею Гектора. Но предоставим слово самому Юлиану, описывающему нам эту сцену живым и шутливым стилем, к которому он часто прибегал в письмах к друзьям. Итак, он пишет:

«Здесь есть героон Гектора ⁸⁰с его бронзовой статуей, установленной в маленькой часовне. Напротив поставили под открытым небом огромного Ахилла. Пусть местные проводники объяснят тебе — когда ты сюда приедешь, — почему их поставили напротив друг друга и оставили великого Ахилла под открытым небом. Я обнаружил по-прежнему курящиеся алтари, я бы сказал, они почти что пылали огнем, а статуя Гектора блестела, с ног до головы умащенная маслом. Глядя в упор на Пегасия, я сказал ему:

— Смотрите-ка! Разве жители Илиона до сих пор поклоняются Гектору?

(Я хотел, не выдавая себя, прощупать его мнение по этому вопросу.)

— А что в этом странного? — ответил он. — Разве можно винить их за то, что они поклоняются хорошему человеку, который к тому же был их соотечественником, так же как мы почитаем наших святых мучеников?

Такое сравнение абсолютно неоправданно. Но, учитывая обстоятельства, я усмотрел в этом уважение и деликатность».

Во всяком случае, этот Пегасий не был похож на того неистового «иконоборца», каким его описывали Юлиану, и юноша почувствовал, что его предубеждение против епископа начало уменьшаться. Юлиан сказал себе, что епископ, хоть и христианин, но по крайней мере признает правомерным долг язычников по отношению к их богам.

«Затем я предложил ему пройтись до святилища Афины Илионской, — продолжает Юлиан. — Пегасий с большим воодушевлением повел меня туда. Он собственноручно открыл передо мной двери храма и, как бы призывая меня в свидетели, продемонстрировал всё статуи, абсолютно нетронутые. При этом он не делал ничего, что в таких обстоятельствах обычно проделывают христиане: не чертил на своем лбу знака защиты от нечистой силы и не шипел сквозь зубы, как они имеют обыкновение делать. У них ведь на деле самая высокая теология сводится к этим двум формам экзорцизма: к шипению ради изгнания демонов и к вычерчиванию у себя на лбу крестного знамения» ⁸¹.

Постепенно Пегасий становился все более симпатичен Юлиану. Если он и не был язычником, то по крайней мере отличался терпимостью. Но Юлиана ожидал еще больший сюрприз.

«Вот две черты, — пишет он, — которые я хотел тебе описать. Но мне приходит на ум и третья, которую я не считаю нужным обходить молчанием. Пегасий отвел меня также в Ахиллеон, расположенный в двух или трех стадиях от города, и показал мне эту гробницу. Меня уверяли, что он ее уничтожил. Но я увидел, что она не только в полной сохранности, но что епископ приближается к ней с большим почтением. Можешь поверить мне на слово, ибо я видел это собственными глазами» ⁸².

По

правде говоря, Юлиан не мог опомниться от удивления: илионский епископ оказался почитателем Ахилла и с благочестивой заботливостью оберегал его гробницу! Этого человека ему описывали как фанатика, «иконоборца», неистового христианина, а он оказался одним из тех людей, с которыми было легко достичь взаимопонимания! И наконец, еще одна черта, о которой сообщает Юлиан, окончательно завоевала его расположение. «Те, кто настроен враждебно по отношению к нему, — добавляет Юлиан, — говорили, что он втайне взывает к Солнцу и поклоняется ему».

Против такого аргумента Юлиан не мог устоять. Полностью расположившись к Пегасию, он начинал все больше ценить его и стал расспрашивать о его жизни. Пегасий открыл ему, что стал христианином лишь для того, чтобы иметь возможность спасти жилища богов, и что никогда не совершал ни малейшего святотатства в храмах за исключением изъятия некоторого числа камней, которые он вывез на постройку постоялого двора, чтобы сохранить остальное.

Решительно этот образованный священник-археолог был исключительным человеком. И к тому же весьма смелым. Другие тайно приносили жертвы богам; он же пожертвовал богам самого себя. Юлиан возблагодарил Гелиоса за возможность встретиться с этим человеком. То, что Пегасий рассказал ему за эти несколько минут, было неизмеримо более ценным, нежели все, что он мог бы узнать, тщательно изучая построенные Приамом валы. Благодаря Пегасию он открыл, что огромное число преданных душ, число намного большее, чем он мог предположить, искренне надеются на возрождение язычества.

На следующий день Юлиан вновь пришел в Ахиллеон и вознес молитву на холме, под которым, согласно преданию, был погребен пепел Патрокла. Он вспомнил, что именно в этих местах Александр и Гефестион некогда принесли жертву духу Ахилла, прежде чем отправиться завоевывать Азию, и что все македонское воинство, воздев к небесам руки, просило богов даровать им победу. Он вспомнил также, что неподалеку отсюда Цезарь сделал себе импровизированный алтарь и, стоя перед ним, просил богов-покровителей Энея и Палладу «даровать счастливое продолжение его победам» ⁸³. Юлиан не знал латинского языка. Он научился говорить на нем значительно позже и не достиг в этом совершенства, потому что считал латинский язык «грубым и шероховатым, не обладающим ни тонкостью, ни мелодической гибкостью греческого». Потому он скорее всего не читал «Фарсалий» Лукана и не знал молитвы, которую их автор вложил в уста победителя Помпея. Какова бы была его радость, если бы он узнал, что Цезарь, поставив Илион под защиту римских легионов, пообещал Афине восстановить его укрепления! ⁸⁴

Всмотримся в серый силуэт невысокого человека, медленными шагами прогуливающегося по берегам Скамандра: это Юлиан. Он держится скромно и сурово. К тому же в нем есть нечто трогательное: он кажется таким маленьким по сравнению с необъятной мечтой, которой он живет. Создается впечатление, что в этом человеке сошлись все надежды античного мира, надежды древнего мира, который угасает, но не хочет умирать.

Когда-то его матери предсказали, что она родит нового Ахилла, нового Александра, способного восстановить единство человеческого рода. Какое бессмысленное предсказание! Многие другие до него бросались в это безумное предприятие, увлеченные радостными кликами толпы и топотом ног легионеров. И они потерпели поражение. Как же это сделать ему, не имеющему ни друга, ни защитника, живущему в молчании и одиночестве? Это кажется ему недостижимым.