Юлиан Отступник

Бенуа-Мешен Жак

Вот в такую зловещую атмосферу и попал Юлиан, когда прибыл в Италию.

XVI

Получив второе письмо Констанция, Юлиан сразу же взошел на борт парусника, отправлявшегося в сторону Равенны. Попутный ветер промчал его через архипелаг, и корабль причалил в Ариминии, неподалеку от устья Рубикона. Оттуда Юлиан поскакал в Милан по Эмилиевой дороге мимо нынешних Чезены, Болоньи, Пармы и Пьяченцы. Когда он прибыл в столицу, императора там уже не было. Он воевал в это время с алеманнами в Реции. В отсутствие императора его замещал евнух Евсевий. В то время он был на вершине могущества, и некоторые придворные насмешливо говорили, что Констанция можно поздравить с тем, что «хранитель его опочивальни

сохраняет к нему некоторое уважение».

Юлиана поселили в дворцовой пристройке, чтобы он постоянно был на виду, и установили за ним надзор. Но поскольку ему оказывали знаки внимания — ведь намерения Констанция в отношении него еще не были известны, — он не мог точно оценить свое положение.

Смерть Галла глубоко поразила его, хотя он все еще не знал ни причин его опалы, ни обстоятельств казни. Зато он хорошо понимал, что смерть старшего брата делает его законным наследником императорского трона в случае, если Констанций умрет бездетным. Эта перспектива вызывала в нем скорее озабоченность, чем радость. Во-первых, потому, что она делала его положение как никогда более опасным. Во-вторых, потому, что все виденное и слышанное им по дороге в Милан еще более укрепило в нем отвращение к политике. Если бы он и так не был уверен, что ему осталось недолго жить, он бы попросил Гелиоса позволить ему умереть быстрой смертью.

Когда спустя восемь дней евнух Евсевий вошел в его комнату, неизбежность смерти показалась Юлиану очевидной. Великий хранитель священной опочивальни произнес составленный по всем правилам обвинительный акт, двумя основными пунктами которого были, во-первых, отъезд Юлиана из Мацелла без разрешения императора и, во-вторых, участие в заговоре Галла с целью убийства Констанция.

Внимательно вдумавшись в обвинительный акт, Юлиан понял, что он исходит не от Констанция, а от самого Евсевия. Констанций никогда не вменил бы ему в вину первый пункт, потому что Юлиан покинул Мацелл по его приказу.

Тогда у Юлиана опять появилась надежда. Он сказал себе, что если ему удастся поговорить с самим Констанцием, то он, возможно, сумеет убедить его в своей невиновности. Между тем в Милан прибывали в оковах все новые приближенные Галла. Констанций был безжалостен к ним. Приговоры к изгнанию чередовались с приговорами к смерти. Император свирепствовал даже в отношении некоторых священников, которых обвинили в измене. Вместе с многими другими был изгнан и Феофил Индиец, посоветовавший некогда Констанцию примириться с Флавиями. Поговорив с одним из этих несчастных, Юлиан узнал о жестоких обстоятельствах, которые привели к гибели его брата ⁸⁶.

После этого он потерял всякую надежду. Собрав остатки мужества, он попросил личной аудиенции у императора. Кроме того, он написал Фемистию, ритору, с которым познакомился в Вифинии и который в настоящий момент пользовался благосклонностью Констанция. Он просил ритора заступиться за него. Прошли долгие недели. Его охрану усилили. Любое сообщение с внешним миром стало невозможно.

Однажды утром, очень рано, в его комнату вошли двое солдат и велели ему одеваться. Юлиан решил, что пришел его последний час. Он спросил солдат, не на казнь ли они поведут его. Вместо ответа они усадили его в повозку и отвезли в Комо.

Прибыв туда, Юлиан увидел, что в городе царит оживление. Повсюду раздавались трубные звуки. Во все концы мчались вестники с приказами императора для всех провинций империи. По всей видимости, Констанций находился здесь.

Юлиана поместили на маленькой вилле, заперли на все засовы, — и вновь началось бесконечное, изнуряющее ожидание. Каждое утро стражник приносил ему миску каши. Много раз Юлиан спрашивал его, дадут ли ему возможность встретиться с императором. И каждый раз солдат неизменно отвечал, что у Божественного Констанция слишком много более важных дел.

Однажды утром двери виллы распахнулись настежь и пропустили десяток офицеров императорской гвардии в пышных парадных одеяниях. Они вошли в комнату, поклонились Юлиану и спросили,

не нуждается ли он в чем-нибудь. Растерявшись, Юлиан не знал, что ответить. Тогда один из пришедших объявил ему, что он свободен, что император разрешает ему ехать на жительство в Афины и что уже приняты все надлежащие меры для того, чтобы незамедлительно препроводить его туда.

— В Афины? — пробормотал Юлиан, думая, что бредит.

— Да, — подтвердил офицер.

Из всех спектаклей, которые ему довелось видеть в жизни, этот показался самым невероятным. У Юлиана закружилась голова, и он был вынужден опереться о стену своей тюрьмы, чтобы устоять на ногах. Невероятно! Афины! Город, о котором он давно мечтал, храм Мудрости, место, «которое он и сам предпочел бы, если бы за ним оставили право выбора»! Он вспомнил, как некогда Либаний заявил, что «охотно откажется даже разделить ложе с богиней за единственное счастье созерцать дым Афин». Решение Констанция невероятным образом совпадало с собственным желанием Юлиана. Позже он написал: «Это выглядело так, как если бы Алкиной, желая покарать заслуживающего смерти феака, приговорил его к жизни в своем волшебном саду» ^{87 [7]} .

7

Алкиной— мифический царь феаков, приютивший у себя Одиссея и давший ему корабль для возвращения на Итаку.

Юлиан поторопился уехать, ничего не выясняя. В тот же вечер он уже скакал по дороге к Брундизию, где ждал корабль, чтобы отплыть в Пирей (лето 355 года).

XVII

Юлиан лишь много позже узнал, что привело к столь неожиданному повороту в его судьбе.

После смерти первой жены Констанции ⁸⁸Констанций женился на девице из знатного македонского рода по имени Евсевия. «Красивая, юная, умная и весьма образованная, — пишет о ней Аммиан, — при необходимости смелая и любящая производить на окружающих впечатление, она умела, когда ей было нужно, управлять умом Констанция, а это ей было нужно часто, судя по рассказам тех, кто был в курсе придворных интриг» ⁸⁹. Император, безумно в нее влюбленный, соглашался почти со всеми ее желаниями. Страдая от болезни, природу которой никто не мог установить, она упросила вернуть в Милан Феофила Индийца, старого чудотворца-целителя, который был сослан в Верию за то, что заступался за Галла. Констанций дал согласие. Как только Феофил возложил руки на живот больной, она тотчас почувствовала облегчение. (В это время Юлиан еще сидел взаперти в дворцовой пристройке.) Между тем Феофил Индиец покровительствовал Аэцию, а Аэций сохранил прекрасные воспоминания о Юлиане. Не обратился ли глава аномеян к Феофилу с просьбой заступиться за Юлиана перед императрицей? Или, может быть, Фемистий, до которого дошел зов Юлиана о помощи, не имея возможности ответить ему, присовокупил свое красноречие к просьбам старого священника? Все это возможно. Но были и другие причины более личного свойства, заставлявшие императрицу интересоваться судьбой Юлиана.

Неудивительно, что эта женщина, прекрасная, пылкая и образованная, почувствовала симпатию к несчастному молодому человеку. Она пока что не знала его лично, но знала, что по браку он стал ей двоюродным братом, и много слышала о его любви к философии. Возможно, она также считала полезным, чтобы предполагаемый наследник императора, остающийся таковым до того времени, пока она не родит Констанцию сына, был перед ней в долгу. Но была и еще одна причина, куда более важная, чем все предыдущие: она ненавидела главного постельничего Евсевия, чьи планы постоянно срывала, возможно, затем, чтобы доказать самой себе, что ее влияние на императора сильнее его влияния. Достаточно было, чтобы Евсевий принял какое-нибудь решение, чтобы она сразу же начинала добиваться противоположного.