Юлий Цезарь. Его жизнь и военная деятельность

Орлов Е. Н.

Положение нашего героя было теперь прочно, и в 65 году до н. э. он был избран курульным эдилом. Должность эта, открывавшая перед исполняющим ее двери сената, некогда заведовала полицейско-санитарным положением города; но теперь она превратилась в нечто вроде почетной повинности по украшению города новыми общественными зданиями и по устройству публичных празднеств, угощений и игр. Она требовала бешеных средств, а у Цезаря как раз ничего, кроме долгов, не было: по уверению Плутарха, они доходили до чудовищной суммы в 1300 талантов, и местные ростовщики решительно отказывались одолжать больше. На счастье, аристократы дали Цезарю в товарищи по должности некоего М. Бибула, человека очень богатого, хотя и скупенького: его-то капиталами стал теперь распоряжаться Цезарь, выстраивая от своего имени новые портики и базилики и украшая форум и Капитолий статуями и картинами. Конечно, Бибулу такое бесцеремонное со стороны Цезаря присвоение себе одному чести, принадлежащей по справедливости им обоим, не особенно нравилось; он нередко жаловался на свою горькую участь, сравнивая ее с участью Поллукса, имевшего в Риме храм, посвященный совместно ему и Кастору, но обыкновенно называемый именем последнего; но он ничего не мог делать, опасаясь быть обвиненным в скаредности и зависти к своему коллеге. А коллега отлично пользовался обстоятельствами, привлекая к себе народные сердца играми, на которых выставлял 320 пар гладиаторов в серебряных латах, и представлениями цирка, ради которых выписывались неведомые звери из дальних стран. Сюрпризам, которые он устраивал публике, не было конца, и однажды утром город проснулся, чтоб увидеть на Капитолии блещущие мрамором и свежей позолотой статуи Мария и картины его главнейших побед над Кимврами и Югуртою. Сенсация была всеобщая: весь народ повалил смотреть давно уже не виданные изображения своего идола и его славы, запрещенные со времени Суллы и выставленные теперь публично на главном месте города. Никто не знал имени смельчака, дерзнувшего нарушить закон; но всяк о нем догадался и всяк хвалил Цезаря. Марианские ветераны со

слезами на суровых щеках и огнем в потухших взорах толпились вокруг Капитолия, глядя на дорогое лицо и крича, что Цезарь – единственный родственник, достойный великого человека. Сенат был разъярен: он собрался на экстренное заседание, и старик Лутаций Катулл произнес обвинительную речь против демагога, говоря, что он не только тайно подкапывается под республику, но даже открыто разрушает ее таранами. Однако из этих нападков ничего не вышло: Цезарь ловко защитился, и “собрание царей” не посмело его тронуть. Оно, однако, отомстило тем, что провалило его предложение народу назначить его эмиссаром в Египет для упорядочения тамошних дел.

В следующем году, в качестве бывшего эдила, Цезарь помогал городскому претору в отправлении судебных обязанностей и председательствовал в уголовно-следственном департаменте. Он энергично преследовал исполнителей Сулловых проскрипций и осудил на смерть двух главных из них. Но особенно богат был событиями 63 год до н. э., когда в защиту аристократической олигархии поднялся вновь избранный консулом Цицерон, еще за год до этого ратовавший за демократию. Свежеиспеченный “охранитель незыблемых основ общества” занялся искоренением крамолы, и между ним и его недавними союзниками вспыхнула борьба, в которую не замедлил ввязаться и Цезарь. Первая схватка произошла по поводу аграрного законопроекта трибуна П. Сервилия Рулла, предложившего назначить комиссию из десяти человек с неограниченными полномочиями по закупке и разделу земель в Кампании и выселению колонии туда и в другие местности. Цезарь деятельно поддерживал это предложение, но против него выступил Цицерон и после нескольких речей заставил Рулла взять свой проект обратно. Тогда Цезарь перенес борьбу на другую почву. Тридцать шесть лет тому назад народный трибун Сатурнин, сподвижник Мария, потерпел поражение на улицах Рима и был принужден с товарищами спасаться бегством. Они укрылись в Капитолий, но так как водопроводные трубы были перерезаны, то они скоро сдались. Их отвели в здание сената на временное заключение и здесь заперли в ожидании разбора дела. Но “золотая” молодежь не осталась довольна формалистикой почтенных отцов: вскарабкавшись на здание, она изломала крышу и черепицами убила заключенных. Среди нее особенно усердствовал некий К. Рабирий, парадировавший на улицах с головою Сатурнина; теперь, в 63 году до н. э., он превратился в серьезного сенатора, погрязшего в сословные предрассудки и упрямо боровшегося против реформ. Его-то Цезарь вздумал наказать не столько за преступление, сколько ради острастки его соумышленникам. И вот, по его просьбе, трибун Т. Лабиен, впоследствии его правая рука, а затем враг, откопал это старое дело и привлек Рабирия к ответственности на основании устарелого закона о государственной измене. Вопрос разбирался перед двумя судьями, назначенными претором и как на грех оказавшимися Цезарем и родственником его, – и Рабирий был, всеконечно, осужден. Но так как каждый римский гражданин, обвиненный в уголовном преступлении, имел право апеллировать к народу, то дело Рабирия поступило в комиции, где приговор мог быть либо утвержден, либо кассирован. Олигархия выслала защитником подсудимого своего покорного слугу Цицерона, но она, вероятно, проиграла бы, если бы претор, по совету, по-видимому, самого Цезаря, нисколько не желавшего смерти старого сенатора, не расстроил собрания, сняв с Яникула военный флаг: в те отдаленные времена, когда римская община, заключенная в тесные пределы между этим холмом и Ватиканским, легко могла подвергнуться неожиданному нападению этрусков, исчезновение белого военного флага с Яникульского сторожевого поста означало опасность, и граждане должны были бросить все дела, чтоб взяться за оружие. Теперь этот обычай, конечно, вышел из употребления, но выходка претора показалась остроумною, и толпа с миром разбрелась по домам, смеясь над тем, как ее одурачили.

Около этого времени умер верховный жрец, Кв. Метелл Пий, и кандидатом на вакансию выступил известный нам Кв. Лутаций Катулл и Кв. Сервилий Исаврийский – оба бывшие консулы и ярые приверженцы сенатского режима. Сан этот, помимо чисто религиозного, имел еще большое политическое значение: стоя во главе духовной иерархии и имея под собою коллегии весталок и фламинов, верховный жрец был истолкователем канонического права, публичного и частного, главным авторитетом по части предсказаний и авгур, и неограниченным властелином календаря, определявшего время выборов, праздников и т. д. Стоило только народу собраться для рассмотрения “демагогического” проекта, как жрец торжественно объявлял, что авгуры неблагоприятны и собрание потому состояться не может; нужно было оттянуть опасный по своим разоблачениям и последствиям процесс до другого года, когда и консулы, и преторы, заправлявшие судом, были на стороне сената, – и жрец узаконивал длинные праздники в честь какого-либо бога и затем объявлял год закончившимся. Словом, это было могучее боевое орудие в руках господствующего класса, и демократы давно уже силились захватить его. К несчастью, по одному из Сулловых законов места в жреческой коллегии пополнялись самими членами ее, и состав ее, таким образом, мог быть всегда огражден от вторжения нежелательных элементов. В виду этого трибун Лабиен, за несколько недель до выборов, внес в комиции предложение отнять ту привилегию у жрецов и передать ее народу самому, и после бешеной оппозиции аристократии предложение прошло и стало законом. Тогда демократы решили выставить своего кандидата, и выбор пал на Цезаря. Молодой щеголь, не исполнявший ни одной высшей государственной должности, а взамен того прогремевший по всему Риму своими любовными авантюрами, нужно сознаться, мало подходил к священному сану представителя богов на земле; но так как дело касалось политики, а не теологии или этики, то лучшего кандидата трудно было и придумать. Напрягая все свои силы, олигархия стала с ним бороться и правыми, и неправыми средствами; Сервилий вступил даже с ним в конфиденциальные переговоры, предлагая в виде отступного уплатить все его долги; но Цезарь, зная цену призу, отверг предложение, говоря, что в случае чего он готов призанять еще. И действительно, он так всецело окунулся в долги, что утром, в день выборов, на прощанье говорил матери, что либо вернется к ней верховным жрецом, либо не вернется совсем, а уйдет в изгнание. Но счастье было на его стороне: он одержал блистательную победу, получив даже в тех трибах, к которым принадлежали его соперники, больше голосов, нежели они.

Это было жестокое поражение для аристократии, и Цезарь мог тем более торжествовать, что несколько месяцев спустя был избран и в преторы на будущий 62 год до н. э. Но борьба 63-го еще не была исчерпана и в декабре вспыхнула с новою силою по поводу неудавшейся попытки Катилины свергнуть сенатское правление. История этого пресловутого “заговора” относится всецело к биографии Цицерона: к ней мы читателя и отсылаем; здесь же мы коснемся лишь роли, которую при этом играл наш герой. Что он знал или догадывался о замыслах Катилины, не может подлежать сомнению: он принадлежал с ним к одной и той же партии и был слишком видный тогда деятель, чтоб оставаться чуждым проектов товарища; но принимал ли он действительно участие в предприятии, как утверждали его враги, – более чем гадательно. Он был слишком проницателен, чтоб не видеть безумия его, и слишком практичен, чтоб, видя это, связать свою судьбу с ним. Вероятно, как и в 78 году до н. э. во время восстания Лепида, он предпочитал стоять в стороне, сохраняя благосклонный нейтралитет. Когда поэтому 5 декабря в сенате стал разбираться вопрос об участи арестованных заговорщиков Лентулла и других и вновь избранный консул Д. Силан предложил предать их смерти без суда и апелляции, Цезарь не поколебался выразить свое неодобрение проектам Катилины, но вместе с тем указывал на незаконность и непрактичность Силанова предложения, советуя лучше отправить преступников в какой-нибудь италийский город, где они жили бы под постоянным надзором. Речь его, горячая, негодующая и полуугрожающая, оказала сильное впечатление: сам Силан стал колебаться, а за ним многие другие; но Катон и Цицерон продолжали настаивать на смертной казни, и предложение Силана было принято. Говорят, что Цезарь продолжал еще и после этого протестовать, но вынужден был умолкнуть перед недвусмысленными угрозами стоявших тут же добровольных телохранителей Цицерона: они приставили к его груди свои мечи, и он насилу спасся.

А олигархии это было очень жаль: она все время надеялась скомпрометировать Цезаря и даже уговаривала и подкупала Цицерона объявить его, на основании мифических документов, соумышленником Катилины; но дело не выгорело: Цицерон боялся мести толпы и наотрез отказался дать требуемые показания. И хорошо поступил: когда через несколько дней после описанного Цезарь пришел в сенат с целью ответить на сделанные на него нападки и заседание затянулось дольше обыкновенного, толпа, боясь за участь своего любимца, подступила к курии и грозила разнести ее вдребезги, если ей не представят Цезаря целым и невредимым. Только когда последний вышел к ней со словами успокоения, а Катон обещал устроить даровую раздачу хлеба, толпа притихла и разошлась по домам.

62 год до н. э. был не менее бурен и занимателен, нежели предыдущий. Цезарь, как было упомянуто, был претором, а двумя выдающимися трибунами были Кв. Метелл Непот и М. Порций Катон (Младший). Первый был клеврет Помпея, специально приехавший от его имени и в его интересах занять трибунат, а второй, известный поборник сенатской аристократии, также специально заставил себя выбрать на эту должность, чтобы оппонировать Метеллу. Атака началась по всей линии. В самый день вступления в должность, 1 января, Цезарь предложил в народном собрании отнять у Кв. Лутация Катулла, его соперника по выборам в понтификат, честь достроить Капитолий: этот именитый аристократ, глава сената, взял на себя эту почетную обязанность еще в 83 году до н. э., когда Капитолий сильно пострадал

от пожара, и теперь, израсходовав огромные суммы, готовился начертать свое имя на вновь отстроенных храмах и портиках. Лишить его, после многолетних ожиданий, столь желанного момента было жестоко, но Цезарь имел не столько личные, сколько политические расчеты, желая доставить завершение дела Помпею, а в его лице – демократии. Попытка, однако, не удалась: сенат поднял такой протест, что Цезарь принужден был взять свое предложение обратно. Но, проиграв в этом, он выиграл в другом. В день сдачи Цицероном отчета в своем консульстве, Метелл выступил вперед и запретил ему говорить, обвиняя его, в качестве председателя сената, в превышении власти – в незаконном осуждении на смерть римских граждан и лишении их прав апеллировать к народу. Он намекал на задушенных в капитолийской тюрьме Лентулла, Цетега и других соумышленников Катилины, которых сенат, не обладавший судебными прерогативами, велел казнить, несмотря на протесты Цезаря. Поднялся скандал, в шуме которого обвиняемый успел лишь поклясться, что спас республику; ему ответом были дружные рукоплескания собравшихся несметною толпою всадников и сенаторов, и Цицерон был спасен. Тогда Метелл потребовал дня для рассмотрения вопроса о том, не следует ли пригласить с Востока Помпея для искоренения существующего сенатского беззакония и примерного наказания преступников. Аристократия пришла в оцепенение: это значило явно уничтожить конституцию и передать республику в руки новому Марию. Началась сильнейшая агитация, и в назначенный день сенаторы толпами повалили на форум, твердо решившись расстроить затею. Авгуры не помогли – ими манипулировал Цезарь; оставалась грубая сила, и ею респектабельная аристократия надеялась взять. Главнокомандующим явился Катон: завидев Метелла и Цезаря сидящими друг подле друга, он протиснулся через толпу и преспокойно занял место на трибуне между ними, тем прервав их переговоры. Метелл приказал писцу читать предложения, но Катон вырвал бумагу из его рук и, разорвав ее в клочки, занял прежнее место. Тогда Метелл принялся читать его на память, но третий трибун при всеобщем смехе закрыл ему рот рукою. Это было сигналом к свалке, и Катон со своею челядью был выкинут из собрания. Но его не так легко было победить: вернувшись во главе многочисленной и хорошо вооруженной банды, он, в свою очередь, напал на Метелла и его друзей, и после жаркой схватки, в которой гуляли не только палки, но и мечи, рассеял собрание. Сенат немедленно постановил отрешить мятежного трибуна и претора от должностей: хотя это было незаконно, и сенат рано или поздно принужден был бы взять постановление обратно, но Метелл, испугавшись, бежал к Помпею докладывать о случившемся. Цезарь же продолжал по-прежнему отправлять свои обязанности, пока сенат не послал вооруженных гонцов стащить его силою с трибунала; он медленно тогда сложил свою тогу и знаки власти, распустил своих ликторов и спокойно ушел к себе домой. Вечером вокруг его дома собралась огромная толпа и предложила ему пойти в сенат; но он успокоил ее, попросил разойтись, говоря, что почтенные отцы не замедлят сами одуматься. И, действительно, перепугавшись демонстрации, сенат через два дня взял свое решение обратно, послал знатных делегатов просить прощения и пригласил его прийти в курию.

Опять Цезарь одержал победу, за которою, впрочем, последовала другая, еще более блестящая. Л. Веттий и Кв. Курий – тот самый Курий, который вместе с любовницею своей Фульвией играл роль провокатора в деле Катилины, – торжественно объявили в сенате, что у них имеются документы, сильно компрометирующие Цезаря как соучастника в заговоре. Аристократия очень обрадовалась: не одну круглую сумму она пожертвовала уже, чтоб впутать ненавистного демократа в это злополучное предприятие; но ее опять постигла неудача. Обвиняемый громогласно спросил Цицерона, не он ли, Цезарь, первый сообщил ему сведения о заговоре, и бедный оратор, потупив глаза, принужден был подтвердить эту ни с чем несообразную ложь, побаиваясь решительного претора и городской толпы. Сенату пришлось проглотить показание своего героя и для соблюдения формальности бросить Веттия в тюрьму, а Курия лишить обещанной ему за шпионство награды.

Но кампания 62-го года еще не утихла. В конце его имел место скандал с Клодием, наделавший столько шума в тогдашнем бомонде и политическом мире. Клодий, из фамилии Клавдиев, отличался дерзостью и легкими нравами и имел связь с женою Цезаря. Во время празднества Доброй Богини, когда в доме верховного жреца собрались на таинство все знатные матроны Рима, молодой донжуан в одежде флейтистки – мужчины были исключены из этих таинств – пробрался к Помпее и был узнан матерью Цезаря. Назавтра весь город ходуном ходил – казус даже в скандальной хронике Рима был неслыханный, и сенат вкупе и влюбе со жрецами решил, что совершено было кощунство. В сущности, никто не верил ни в Добрую Богиню, ни в ее мистерии, но так как Клодий принадлежал к демократам и представлялся случай унизить Цезаря, то отчего не покривить душою? К тому же сам Цезарь, по-видимому, шел в расставленную ловушку, подтвердив приговор жреческой коллегии о богохульстве и разведшись с женою, – и сенат решил устроить Клодию процесс. Но ему опять суждено было обмануться: большинство судей оказалось политическими единомышленниками Клодия и нашли его невиновным в возводимом преступлении, а Цезарь на вопрос, зачем же он отослал Помпею, со своей обычною находчивостью и дерзостью ответил, что его жена должна стоять выше даже подозрений. Сенатской партии ничего не оставалось, как покориться и злобствовать на свое бессилие.

В 61 году до н. э. Цезарю, в качестве бывшего претора, предстояло управлять провинцией, и воля сената определила ему ту же Дальнюю Испанию, в которой он уже однажды был квестором. Он должен был уехать туда немедленно, но многочисленные кредиторы не хотели его отпустить, пока он не достал себе поручителя на сумму 800 талантов в лице М. Красса. Это задержало его вплоть до лета, после чего он мог, наконец, тронуться в путь. По дороге, гласит известный рассказ, ему с друзьями пришлось ночевать в небольшой деревушке, заброшенной среди гор и дышавшей уютом и спокойствием. “ Как ты думаешь, – спросили Цезаря его спутники, – происходит ли и здесь та же погоня за властью и почетом, что и в Риме?” “Вряд ли, – ответил он, – но я предпочел бы быть первым здесь, нежели вторым в столице”. Этому анекдоту существует pendant [3] из его пребывания в Испании в первый раз. Посетив город Гадес (Кадикс), где находилась статуя Александра Великого, он, говорят, остановился перед нею в глубокой задумчивости, и глаза его овлажились слезами. Друзья спросили его о причине тоски. “Ах, – воскликнул он, – в мои годы Александр завоевал уже весь мир, а я еще ничего не сделал!” Анекдоты очень любопытные, но в их правдивости позволительно усомниться: и по возрасту, и по темпераменту Цезарь был менее всего способен на подобные выходки юношеского честолюбия. Год, проведенный им в Испании, прошел в неустанных занятиях по гражданскому и военному ведомству. Провинция, бывшая еще недавно театром военных действий Помпея, лежала в развалинах и стонала под тяжестью бесчисленных поборов и налогов. Цезарь прежде всего снял с нее подать, наложенную одним из его предшественников, и объявил различные льготы по уплате натуральных и денежных повинностей. Он кассировал множество решений о продаже с молотка имуществ недоимочных и издал запрещение кредиторам, в случае несостоятельности должника, забирать его землю, скот или инвентарь. Он запретил также обращать кого-либо в рабство за долги. Этими мерами он сразу поставил хозяйство страны на ноги, и с его правления берет начало то благосостояние Испании, которое сделало много городов ее, как, например, Гадес, самыми цветущими в империи. Одновременно же шли успешные завоевания на окраинах: он покорил горные племена Лузитании, овладел главными селениями их и забрал их сокровища. Солдаты провозгласили его императором, а сенат, радуясь, что хоть на время избавился от него, продекретировал ему торжественное молебствие. Главное же, он успел насобрать такую огромную добычу, что по возвращении в Рим летом 60 года до н. э. мог расплатиться со всеми долгами.

3

соответствующее по достоинству, пара (фр.)

Был канун консульских выборов. Желая во что бы то ни стало выставить свою кандидатуру, Цезарь, не дожидаясь прибытия преемника, сдает дела своему квестору и мчится в Рим. Ему предстояла трудная дилемма: в качестве кандидата на должность он обязан был по закону быть в городе и присутствовать при выборах; вместе с тем, если желал получить триумф, на который, в качестве императора, имел право, он должен был оставаться за стенами и там ждать решения сената. Ввиду этого он обратился с ходатайством к последнему изъять его на основании некоторых прецедентов из общего закона и позволить ему явиться в город и иметь триумф. На это последовал отказ, и Цезарь, к досаде почтенных отцов, надеявшихся помешать его кандидатуре, выкинул за борт триумф. Соискателями на должность были, кроме Цезаря, еще Л. Луккей, демократ, и М. Бибул, бывший коллега Цезаря по эдильству и претуре. Аристократия употребляла все усилия, чтоб провалить Цезаря: она даже устроила для подкупа избирателей специальную кассу, куда сам добродетельный Катон внес свою лепту; но усилия были напрасны – Цезарь прошел с громадным большинством, и все, что успели сделать, – это дать ему в сотоварищи его неизменного спутника, М. Бибула, верного паладина аристократии. Тогда-то и составился знаменитый триумвират между Цезарем, Помпеем и Крассом, превративший республику в частное владение этого трио. Помпей вернулся в Рим в конце 62 года до н. э., блистательно окончив войну с Митридатом. Вопреки всеобщим ожиданиям, которые давала основание питать миссия Метелла Непота да и само предложение Манилия, он не вошел в Рим вторым Марием, не объявил себя диктатором и владыкою государства, а спокойно распустил свою армию и со скромностью, подобающей благонамеренному мещанину, занял свое старое место в курии. Сенат вздохнул свободно – опасность миновала, и с признательностью трусливого раба он отказался подтвердить распоряжения Помпея в Азии и его обещание солдатам наделить их землею. Подобного тупоумия и непонимания своих собственных интересов сенат даже в последнее время – время своего вырождения – еще не обнаруживал: он оттолкнул единственного талантливого человека, который мог быть его защитником, и заставил его раскаиваться в оплошности, которую он сделал, выпустив, вопреки советам и предостережениям друзей, власть из своих рук. Помпей решил впредь быть умнее и, сблизившись с Цезарем и Крассом, заключил с ними союз для совместного достижения власти.