Юнкера
Шрифт:
– Садитесь!
– приказал он как будто угрожающим голосом и стал перебирать списки. Потом откашлялся и продолжал :
– Вот тут перед вами лежат двести десять вакансий на двести юнкеров. Буду вызывать вас поочередно, по мере оказанных вами успехов в продолжение двухлетнего обучения в училище. Рекомендую избранную часть называть громко и разборчиво, без всяких замедлений и переспросов. Времени у вас было вполне достаточно для обдумывания. Итак, номер первый: фельдфебель первой роты, юнкер Куманин!
Ловко и непринужденно встал высокий красавец Куманин.
– Имени светлейшего князя Суворова гренадерский Фанагорийской полк.
Артабалевский громко повторил название части
– Фельдфебель четвертой роты, юнкер Тарбеев!
– В лейб-гвардии Московский полк.
– Фельдфебель второй роты, юнкер Пожидаев!
– В двенадцатую артиллерийскую бригаду на сослужение с отцом.
– Портупей-юнкер, князь Вачнадзе!
– На сослужение с братом в Эриванский гренадерский полк.
Так прошли перед выпускными юнкерами все фельдфебели, портупей-юнкера и юнкера с высокими отметками. Соблазнительные полки с хорошими стоянками быстро разбирались. Для второразрядных оставались только далекие места в провинциальных уездных городах, имена которых юнкера слышали первый раз в своей жизни.
Внимание Александрова давно устало и рассеялось. Он машинально зачеркивал выходящие полки и в то же время вел своеобразную детскую игру: каждый раз, как вставал и называл свой полк юнкер, он по его лицу, по его голосу, по названию полка старался представить себе - какая судьба, какие перемены и приключения ждут в будущем этого юнкера? И когда Александров услышал свою фамилию, громко названную Берди-Пашой, то он вздрогнул и совсем растерялся. Беспомощно водя глазами по листу, исчерченному синим и красным карандашом, он никак не мог остановиться на одном из намеченных полков. Артабалевский крикнул своим металлическим "первым":
– Чего молчать! Чего мечтать? Проснитесь, юнкер!
Тогда Александров ткнул наудачу пальцем в лист. Вышел полк совсем ему неведомый, и маленький городишко, никогда им не слыханный. И, откашлявшись, он громко крикнул:
– Ундомский пехотный полк!
Город "Великие грязи". И опять подумал про себя: "Вот средство сделать последнее место - первым".
Раздача вакансий окончилась. Берди-Паша сказал поучительное слово:
– Однако не воображайте, что вы уже в самом деле - господа офицеры. Этого воображать отнюдь не следует. Вы суть только юнкера. Пока выбранные вами вакансии дойдут до Санкт-Петербурга и пока великому государю нашему, его императорскому величеству императору Александру Третьему не благоугодно. будет собственноручно их утвердить, и пока, наконец, высочайшее его соизволение не дойдет до Москвы, - вы будете нести военную службу со всеми ее строжайшими обязанностями неукоснительно и в двойном размере. Ибо многому вы еще не доучились и ко многому не привыкли. Итак, Сейчас же построиться на передней линейке для батальонного учения!
О! Злобный азиат!
Глава XXIX.
Травля
Двести вакансий в разные полки разобраны.
Военные портные уже уведомлены, какого цвета надо пришивать петлички к заказанным мундирам и какого цвета кантики: белого, красного, синего или черного?
Фамилии будущих господ офицеров и названия выбранных ими частей уже летят, летят теперь по почте в Петербург, в самое главное отделение генерального штаба, заведующее офицерскими производствами. В этом могущественном и таинственном отделении теперь постепенно стекаются все взятые вакансии во всех российских военных училищах, из которых иные находятся страшно далеко от Питера, на самом краю необъемной Российской империи.
И вот, наконец, все вакансии собраны и проверены. Тогда их поручают десяти искуснейшим по всей России писарям, из которых
А теперь уже выступает на сцену не кто иной, как военный министр. В день, заранее ему назначенный, он с этим драгоценным списком едет во дворец к государю императору, который уже дожидается его.
Конечно, русскому царю, повелевающему шестой частью земного шара и непрестанно пекущемуся о благе пятисот миллионов подданных, просто физически невозможно было бы подписывать производство каждому из многих тысяч офицеров. Нет, он только внимательно и быстро проглядывает бесконечно длинный ряд имен. Уста его улыбаются светло и печально.
– Какая молодежь, - беззвучно шепчет он, - какая чудесная, чистая, славная русская молодежь! И каждый из этих мальчиков готов с радостью пролить всю свою кровь за наше отечество и за меня! Он со вздохом подписывает свое имя и говорит министру:
– Передайте им всем мои поздравления, с производством и мою уверенность в их беспорочной будущей службе.
Очень долги пути государственных бумаг!
Старшие юнкера изводятся от нетерпения - они уже перестали называть себя господами обер-офицерами, иначе рядом с выдуманным званием не так будет сладко сознавать себя настоящим подпоручиком, его благородием и, по праву, господином обер-офицером.
Теперь все они кажутся совсем взрослыми, даже как будто пожилыми. Они стали осторожнее в движениях и умереннее в жестах. У них такой вид, точно каждый боится расплескать чашу, до краев полную драгоценной влагой. Они как-то любовно, по-братски присматривают друг за другом. Стоит самая африканская жарища. Клокочущее нетерпение не знает, во что вылиться. Нервы натянуты до предела. Не дай бог, кто-нибудь под этими давлениями взорвется и сделает такой непозволительный грубый и глупый поступок, который повлечет за собою лишение офицерского чина. Что тогда делать? Скрыть невозможно и нельзя. Отдать в солдаты? Выгнать из училища? Но как же быть, если события так повернутся, что наказанного в Москве государь только что произвел в офицеры в Петербурге? Телеграфировать на высочайшее имя для осведомления императора? Но какое огорчение нанесет это обожаемому монарху! Какое несмываемое пятно для славного, любимого, дорогого Александровского училища!
Ротным командирам и курсовым офицерам известно это волнение молодых сердец, и они начинают чуть-чуть ослаблять суровые требования воинской дисциплины и тяжкие, в жару просто непереносимые, трудности строевых учений. Выпускные юнкера в свою очередь чувствуют эти поблажки и впадают в легкую фамильярность с начальством, в ленцу и в небрежность.
На полевом учении, в рассыпном строю, поручик Новоселов (он же Уставчик) командует:
– Перестать стрелять, встать - направление на мельницу. Бегом! А кто-нибудь из выпускных лениво говорит:
– Зачем бегать, Николай Васильевич? Жара адова. Полежимте-ка лучше.
Уставчик топочет ногами и слабо кричит:
– Вставать-с, в карцер посажу-с!
Выпускной смягчается:
– Да уж, пожалуй, пойдем, Николай Васильевич. Ведь мы вас так любим, вы такой добрый.
– Молчать-с! Перебежка частями!
Или иногда говорили Дрозду, томно разомлевшему от зноя:
– Господин капитан, позвольте рассыпать цепью по направлению на вон ту девчонку в красном платке.
– Э-кобели!
– ворчал Дрозд и вдруг властно вскакивал.
– Встать! Бежать на третью роту! Да бежать не как рязанские бабы бегают, а по-юнкерски! Эй, ходу, а то до вечера проманежу!