Юноша с перчаткой (рассказ студентки)
Шрифт:
– Хороший мальчик, – сказала Юлька. Как будто я показала ей не портрет юноши, написанный Тицианом в тысяча пятьсот двадцатом году, а фотографию своего однокурсника. Мы помолчали, разглядывая его.
– У него современное лицо, – сказала Юлька. – Даже трудно представить, что он жил четыреста пятьдесят лет тому назад…
Я смотрела через Юлькино плечо на своего Юношу с перчаткой – так называется этот портрет.
Я все о нем знала, как будто мы выросли в одном дворе. Я знала, что он горд, вспыльчив, его легко обидеть. Он бывает груб, но умеет быть очень нежным, и если полюбит,
– Есть такие стихи, – сказала я. – Не помню чьи. «А другой свое рожденье отложил до лучших дней…» Это про меня… Интересно, я бы ему понравилась?
– Не знаю, – сказала Юлька и посмотрела на меня внимательно. – Может быть, он такой печальный потому, что вы разминулись в веках…
Разминулись в веках! Как это звучит, а?!
Наконец-то выпал снег, наступила настоящая зима. В нашем парке, возле института, живут белки. Они сменили свои шубки, из коричневых стали серыми. А я все еще хожу в осеннем, только надеваю под куртку толстый свитер. В куртке, брюках и ушанке я похожа на мальчика. Сегодня какой-то человек в метро решил меня воспитывать. Зима на дворе, сказал он, пора одёжку-то сменить!..
– А разве приказ уже был? – спросила я. И, когда он уставился на меня, добавила: – О переходе на зимнюю форму одежды?..
Тут поезд остановился на станции «Проспект Маркса», и я сошла, не успев узнать, оценил ли он мой юмор.
Рисую. «Размяла» руку. Вчера рисовала в основном тушью. Сегодня воскресенье, и я решила писать натюрморт. Я расположилась в кухне. Писала натюрморт – три апельсина, яблоко и виноград на фоне зимнего окна. Я этот натюрморт не ставила, он сам стоит у нас на окне. Я выдавила из тюбиков масло и начала писать, когда в кухню заглянула мама и сказала:
– Два с половиной часа тебе хватит?
– Почему именно два с половиной? – спросила я. – А если три с половиной?
– Это не годится. В три мы будем обедать.
– Мамочка, не мешай, – говорю я. – У меня ответственный момент.
– И потом к обеду придет Зинаида, а в шесть ей надо уже уйти, – говорит мама. Сквозь стеклянную дверь кухни ей виден подоконник с матовым от мороза окном и мои фрукты.
– Между прочим, виноград я купила для Зины, – говорит мама. – Она его очень любит…
Я не отвечаю. У меня ответственный момент. Все зависит от того, как начать. По крайней мере я так считаю. Вообще я не люблю писать натюрморты. Это не мое. Почему-то мне всегда вспоминается, как один наш заочник ответил на вопрос, что он любит писать больше всего.
– Продукты, – сказал он.
Теперь это ходит у нас как анекдот. У натюрморта должен быть подтекст, так говорит наш Акулинин. Он ведет у нас живопись. Натюрморт – это образ человека, данный через предмет…
Но вот входит мама и говорит, что Зинаида любит виноград, и я опять вспоминаю о продуктах. А что, если написать виноград так, чтобы в подтексте была Зинаида?..
Я думаю об этой женщине. Они с мамой выросли в одном доме, потом их разлучила война, и встретились они уже взрослыми. Замуж Зинаида почему-то не вышла, хотя она вполне ничего
Когда я пишу, я не замечаю, как идет время. Звонок в дверь застает меня врасплох. Я слышу голоса в передней, кудахтанье Зинаиды – она так смеется, как будто кудахчет. Мамино шиканье. Оно относится, конечно, не ко мне, не к моему натюрморту, а к папиной диссертации, которую он «двигает» по воскресеньям.
Надо свертываться. Я отступаю, насколько позволяют габариты нашей кухни. По цвету вроде неплохо. Надо бы фон еще прописать, но сейчас не дадут…
Я развинчиваю этюдник и тащу картон с натюрмортом к себе в комнату. Я поворачиваю его при этом так, чтобы мама и, главное, Зинаида его не увидели: не люблю показывать неготовые вещи.
Пока я отмываю кисти и привожу в порядок свои руки, мама накрывает на стол, а Зинаида стоит у окна и щиплет виноградину за виноградиной.
Мы обедаем втроем, папа что-то дописывает и просит, чтобы его не ждали. Я сижу на папином месте, спиной к двери, Зинаида – на моем, а мама – На своем. Впрочем, и Зинаида сидит на своем. Наши постоянные гости уже имеют привычное место за столом. И свои любимые блюда.
Тетя Лера, когда собирается к нам, спрашивает:
– А пирог с капустой будет?
Тихая Варя любит грибы.
Зинаида любит все. Она живет одна и питается как придется. Готовить она не умеет, но очень любит давать кулинарные советы, вычитанные в каком-нибудь календаре. Вот и сейчас, узнав, что на второе будет курица, она спрашивает:
– А ты перед тем, как варить, ее связываешь?
– Нет, – говорит мама. – А зачем ее связывать? Чтобы не улетела?
– Она не может улететь, – отвечает Зинаида вполне серьезно, – потому что она уже потрошеная… У тебя есть нитки десятый номер? Потрошеную, готовую для варки курицу надо предварительно связать нитками десятый номер…
– Учту, – говорит мама и подкладывает Зинаиде еще порцию. Ест Зинаида быстро, торопливо, обжигаясь и как будто не замечая вкуса того, что ест. К этому приучила ее холостяцкая жизнь, забегаловки, буфеты, столовые. Такие, как она, с особенным смаком читают в книгах описания званых обедов и пиршеств и запоминают их, как стихи.
– А сейчас я научу тебя, как самой сделать красную икру, – говорит Зинаида, вдохновившись маминой покорностью. – Берешь два плавленых сырка, селедку и две вареные морковки…
Но тут появляется папа, и я, успев покончить со вторым, уступаю ему место. Папа в хорошем настроении, как всегда, когда удастся поработать. Он потирает руки и, осмотрев стол, замечает, что под такую закуску грех не выпить рюмку. И достает из холодильника водку, настоянную на корочках.
– Вы как хотите, – говорит он, – а мы с Зиночкой сейчас тяпнем!
Это юмор. Шютка, как сказала бы моя Нина. Зинаида совсем не умеет пить. Она пьянеет от еды. Вот и сейчас она разрумянилась и как-то осоловела. От кулинарных советов она переходит к другой теме – о тех, кто в нее влюблен. Она не стесняется ни меня, ни папы.