Юношеские годы Пушкина
Шрифт:
— Надо бы записать, Пушкин, — сказал Дельвиг. — Для «Смеси» нашего "Лицейского мудреца" это будет находка. Но говорят ведь, Василий Андреич, будто великий наш Державин дружит с этим Хвостовым?
— Дружит больше по старой памяти; но тому от него тоже порядком-таки достается.
— В самом деле?
— Вы, значит, не слышали, как Державин недавно, в заседании «Беседы», отделал его? Нет? Вот послушайте. Желая подольститься к нему, председателю своему, Хвостов при всем собрании окликнул его сзади: "Пиндар Романович!" — намекая на последние переводы его из Пиндара.
Державин показал вид, что не слышит. Тогда Хвостов повторил еще громче: "Пиндар Романович!" —
Анекдот, понятно, рассмешил опять друзей-лицеистов. Но Пушкин счел своим нравственным долгом заступиться за бедного графа Хвостова.
Note21
Note22
* Экспромт этот приписывают С. Л. Львову.
— Извините меня, Василий Андреич, — сказал он, — но я глубоко благодарен Хвостову уже за то, что он изо всех наших отечественных поэтов первый сделал мне честь поздравить меня с успехом.
— А ты небось и не догадался, чтоУмысел другой тут был:Хозяин музыку любил.Поздравить-то он тебя поздравил, но, верно, при этом случае поймал за руки, припер в угол и давай душить своими одами: не любо — не слушай, а петь павлином — не мешай?
— Верно! — засмеялся Пушкин. — Как вы сейчас догадались?
— Как не догадаться, коли сам на себе испытал: он никому ведь проходу не дает. Впрочем, надо отдать ему справедливость: у него есть такие перлы, которые хоть мертвого в гробу рассмешат. Так, у него сума надувается от вздохов; осел лезет на рябину и лапами хватает за дерево…
— Премило! Но он говорил мне, однако, что стихи его бойко раскупаются…
— Еще бы, когда он сам рассылает для этого в книжные лавки своих лакеев.
— Так это не выдумка?
— Нет, сущая правда. Во весь век ему удался, кажется, единственный стих:
Потомства не страшись: его ты не увидишь!
Но мой новый родственник и старый приятель Воейков [23] и этого стиха ему не подарил: "Граф, очевидно, обмолвился, — говорит он, — он хотел сказать, конечно: "Потомства не страшись: оно тебя не увидит". Кстати о Воейкове. В своей новейшей сатире "Дом сумасшедших" он так обрисовал Хвостова:
— Ты ль, Хвостов? — к нему вошедши,Вскрикнул я. — Тебе ль здесь быть?Ты — дурак, не сумасшедший,Не с чего тебе сходить!— В Буало я смысл убавил,Лафонтена я убилИ Расина обесславил! —Быстро он проговорил..Note23
Александр Федорович Воейков (1779–1839), известный в свое время сатирик и профессор
— Зло! — сказал Пушкин. — И многих Воейков засадил этак в желтый дом?
— Да всю нашу пишущую братию: Карамзина, Батюшкова, Кутузова, Шаликова — и, разумеется, меня, грешного, тоже:
Вот Жуковский: в саван длинныйСкутан, лапочки крестом,Ноги вытянувши чинно,Черта дразнит языком;Видеть ведьм воображает,То глазком им подмигнет,То кадит и отпевает,И трезвонит, и ревет.Цитируя этот куплет про самого себя с соответствующими интонацией и телодвижениями, Жуковский потешался едким остроумием сатирика с тем же простодушием, как и его два юных собеседника.
— Поддел он меня очень ловко, — прибавил он. — Замогильные страсти и заоблачные выси — моя родная сфера.
— Но ведь чем ближе к небу, Василий Андреич, тем холоднее, — заметил Дельвиг.
— Так, но и воздух там неизмеримо чище: ни копоти от этих коптителей неба, ни смраду от их будничных дрязг.
— Однако прожить-то между ними все же и вам, и нам придется.
По светлому лбу поэта-романтика промелькнула мимолетная тень.
— Придется, милый мой, ох, придется! — промолвил он. — Ведь вот мне 33-й год пошел, а все еще с небес на землю толком не спустился: не имею твердой почвы под собой. Тургенев Александр Иваныч, общий наш друг и заступник, напряг все пружины, чтобы пристроить меня при дворе Марии Федоровны. Еду теперь на зов. Но что из этого еще выйдет — одному Богу известно!
— Александр Иваныч сам рассказывал мне, как он читал Марии Федоровне ваше патриотическое послание к государю, — подхватил Пушкин. — Все слушавшие чтение: и императрица, и великие князья — были тронуты до слез и повторяли: "Прекрасно! Превосходно!" Государю в Вену послали сейчас список ваших стихов, а вам ведь, кажется, государыня пожаловала перстень?
— Вот этот самый, — сказал Жуковский, показывая на указательном пальце правой руки драгоценный перстень. — Я с ним никогда не расстаюсь… Государыня была слишком снисходительна ко мне. Гравер Уткин, что прославился и в Париже, должен был, по ее желанию, сделать виньетку для моих стихов, и 1200 экземпляров их на веленевой бумаге также отданы в мою пользу. Тем не менее…
Жуковский замолк и в грустной задумчивости загляделся вдаль, на ту сторону пруда, где, отражаясь в зеркале вод, тихо и величаво плавала семья белых лебедей.
— Тем не менее?.. — переспросил Пушкин.
— Мне страшно от чего-то…
— Но если Тургенев открыл вам настежь все двери…
— То-то, что я не выношу сквозного ветра, — отшутился Жуковский и круто переменил разговор. — А что, Александр, скажи-ка, не пишешь ли ты теперь чего нового?
— О! Если бы вы знали, Василий Андреич, какие у него теперь планы в голове… — с непривычною живостью отвечал за друга своего Дельвиг.
— Перестань! Ну, стоит ли толковать… — остановил его, смутясь, Пушкин.
— Какие планы? — полюбопытствовал Жуковский. — Меня это очень интересует.
— Ну, не ломайся, Пушкин, расскажи! — продолжал Дельвиг.
— Да что же я расскажу?..
— Хоть про «Фатаму» свою, что ли.
— И то, расскажи-ка, Александр, — поддержал Жуковский.
"Поломавшись" еще немного для вида, Пушкин начал:
— "Фатама, или Разум человеческий" — восточная сказка-поэма. Вкратце идея такая: