Юность Бабы-Яги

Качан Владимир Андреевич

– Не вопрос, – ответил Павел Сергеевич, и пока пили кофе, принесенный секретаршей Клавой, пока договаривались с влиятельным в медицинских кругах Борисенко о завтрашнем обследовании Саши в глазной клинике лучшими врачами, билет на ближайший рейс был заказан и уже через час Саше нужно было быть в аэропорту на регистрации. Суховато, но уже без враждебности Саша попрощался с папой, и они с Викторией тронулись в аэропорт.

Ну, что, друзья мои, сказать про ижевский аэропорт и прощание. Грустно все это, хотя намерение проститься легко и беспечально было. Прощание, пусть даже ненадолго – скверная штука, так как люди не знают, как правило, что сказать перед тем, как уйти. Просятся на язык дежурные ласковые слова, но каждый понимает:

не то, не так, все это нечестно и мало, что всякая фраза сейчас – лишь плод природного оптимизма, который протестует против грусти вообще и минорного расставания, в частности.

– Ну пока («пока», это, стало быть, не насовсем).

– Пока.

– Скоро увидимся, – говорил Саша, будучи не вполне уверенным в том, что говорит. Оттого и было ему почти стыдно.

– Конечно. А как же, – отвечала Вита с улыбкой понимания.

– Нет, правда, ты ведь приедешь ко мне в Москву?

– Саша, милый, не суетись, не надо. Ты лечись там спокойно, выздоравливай… А потом разберись в себе… И только потом приглашай… Или не приглашай…

– А чего мне разбираться-то? Я и сейчас уверен, что скоро захочу тебя увидеть, позвонить.

– А я – нет. Москва, знаешь, что с людьми делает. Засосет, закрутит снова. И может так получиться…

– Да что может получиться! – слишком горячо возражал Шурец. – Я знаю, что есть! Сейчас есть. То, что я сейчас чувствую…

– Благодарность, – с не слишком веселым лукавством произнесла королева ижевской красоты, обнаруживая при этом нетипичные среди молодежи в этих краях – ум и интуицию.

Ну, скажите, чего еще было надо нашему герою? Чего?! Влюбленная в него красавица, верный самоотверженный человек, понимающий к тому же его стихи, да еще и умница! А еще, невзирая на всепобедительную красоту, обаяние и даже умеренную свободу поведения в постели, – стопроцентно порядочная девушка, не разучившаяся смущаться и краснеть! Ну чего еще надо-то?!

А Саша стоял, не зная, что сказать и как уйти на паспортный контроль легко и без мокрого снега на сердце. Он, в сущности, уже весь был там, в Москве, его ждали дом и друзья, которым он сегодня же за бутылкой-другой расскажет о своих приключениях в Ижевске, расскажет так, как он умеет рассказывать. Он уже предвкушал, как они будут ахать, и смеяться, и сопереживать рассказу. Все! Уже быстрее бы взлететь и прилететь! И проститься бы побыстрее, но участливо. А как? И тут Вита ему опять помогла.

– Иди, Саша, – поторопила она, – уже три раза посадку объявляли.

Она сказала это просто, так, как он и хотел, и даже чуть-чуть подтолкнула его в сторону паспортного контроля, после которого человек не принадлежит уже никому, в том числе и себе, а только Аэрофлоту или там каким-нибудь «Внуковским авиалиниям». Обслуживающий персонал небесных трасс в виде двух хмурых теток в темно-синей форме с золотыми крылышками на массивных грудях, неуместно для их работы напоминающих о силе гравитации; с тяжелым, весьма далеким от ангельского терпением ожидали, когда же наконец пассажир покончит со своей лирикой и перестанет задерживать посадку. И тут вдруг Саша, уже было двинувшийся в сторону теток, обернулся и задал типичнейший для всех мужчин и уникальный по своей глупости и непродуктивности вопрос:

– Вита, а кто у тебя был до меня? Ну в смысле – много мужчин?

Саша и сам был смущен своим вопросом, но в том, что он именно его выбрал для последнего прощального аккорда, была своя логика. Зная, что он у Виты был не первым мужчиной, ему хотелось (и это казалось важным) именно сейчас выяснить – далеко ли не первым? Заводилась ли она лично от него во время их близости или же это следствие приобретенного ею в процессе познания мужчин сексуального аппетита? О переплетенном ею сборнике лирических произведений поэта Велихова он сейчас забыл или же не хотел вспоминать, потому что уже разуверился в том, что стихи способны воздействовать на девушку так, что она забудет себя и станет

любить автора самоотреченно, обреченно и долго. Скорее всего не верил уже Саша в такое, слишком много разочарований у него было по этому поводу. Привлечь стихами девушку – да, не так уж и сложно, но вот удержать – вряд ли. Вита как раз и являла собой пример той самой бескорыстной любви, в которую Саша отказывался сейчас верить, опасаясь очередного поражения.

– До тебя один, – ответила она твердо и сразу.

Саша глянул на ее лицо и шею. Они не покраснели. Саше пришлось поверить: опасения рушились, и некоторый зазор, оставленный для размышлений, на глазах стирался.

– Один? – растерянно переспросил он.

– Да, один, еще в школе, в прошлом году. Казалось, что любила, – предупредила она следующий вопрос, потому что он уже в самом деле опаздывал. – Если тебе интересно, потом как-нибудь расскажу. – Этими словами она словно сама обещала встречу и облегчала Саше момент расставания. Оставались формальности, а они всегда легче.

– Да, подожди, – вспомнил он, – а телефон твой? Давай я быстро запишу.

– Молодой человек, вы всех задерживаете, – молвила одна из предполетных дам у контроля, и грудь ее с лежащими на ней горизонтально золотыми крылышками сурово качнулась в сторону Саши.

– Извините, один момент, уже иду, – заспешил Саша и стал открывать сумку в поисках блокнота и ручки.

– Не надо, – накрыла Вита его руку своей. – Не надо ничего записывать. Адрес у тебя в кармане. Я положила. Если ты по-настоящему захочешь, ты приедешь… Но только, если по-настоящему… Пожалуйста, не обманывай меня, ладно, – почти жалобно попросила она. – И мне не давай ни телефона, ни адреса, а то вдруг не выдержу, возьму и приеду, что ты тогда со мной делать будешь? – говорила она, старательно улыбаясь губами и глазами из-под волос цвета меда или янтаря. – Ну все, счастливо, – сказала она и, вдруг по-детски всхлипнув, перекрестила его.

Саша хотел еще что-то сказать, но, видно, подумал, что слова опять будут меньше и хуже того, что хочется, поэтому только посмотрел и пошел.

– Не оборачивайся только, – крикнула ему вслед Вита и осталась на месте, глядя на растворяющуюся среди людей Сашину фигуру и втайне надеясь, что он все-таки ее не послушает и обернется. Даже загадала: если обернется, значит, они простились не навсегда. А он все шел в другой зал, где его уже не будет видно, все шел и все не оборачивался. Вита заплакала. Потом все же пошла на улицу, к той части ограды, из-за которой было видно летное поле и автобус, который повезет пассажиров к трапу. Автобус стоял почти пустой, и ждали, наверное, только последнего недисциплинированного пассажира, Сашу. Минут через пять появился он, бегущий к автобусу в распахнутой куртке. И опять, на что-то еще надеясь, и всею собой крича ему вслед «до свидания», а не «прощай», она увидела, что перед самой ступенькой в автобус он вдруг встал, как будто наткнулся на невидимую стену, как будто услышал ее, обернулся и завертел головой в поисках чего-то или кого-то. Да кого же еще, боже правый, если не ее! И она изо всех сил крикнула из-за забора: «Са-ша-а!», и отчаянно замахала руками. Он не слышал, но будто услышал. И увидел. Улыбка вспыхнула на его побитом лице, и он тоже замахал руками, но боль в ребрах, по-видимому, этот порыв остудила, и он стал посылать Виктории воздушные поцелуи, пока еще одна предполетная дама почти пинками не загнала его в автобус.

«Не послушал, обернулся», – счастливо подумала Вита.

«Какая все-таки девчонка потрясающая», – думал Саша, глядя в иллюминатор выруливающего уже на взлетную полосу самолета – на стройную одинокую фигурку, застывшую за оградой. И когда самолет взлетал, она все еще стояла там и махала рукой. А в это время Саша доставал из сумки газету «Московские новости», приобретенную в аэропорту. Москва становилась все ближе, а город Ижевск со всеми его приключениями – все дальше.