Юность Бабы-Яги
Шрифт:
Вот так и получилось, что он стал ходить к Вете на работу часто, минимум три раза в неделю. И приятное удачно совмещалось с полезным, потому что он мало того что очевидно ухаживал, но и тратил уйму денег из-за нее. Вел себя в баре точно так же, как тот первый серьезный грузинский ухажер Автандил. Он и время покупал с запасом, и заказывал много, а выпивали мало, а иногда и совсем не выпивали. Да что там грузинский претендент, что там даже Гамлет с его криминальным богатством! Все это мелочь была по сравнению с генеральным менеджером фирмы «Пионер», приходившим к ней в бар с цветами, что было у них не принято, и чем он очень раздражал бармена Барда, у которого и с Ветиным стриптизом случился очередной облом. Все предшественники, бандиты и полубандиты – просто шваль по сравнению с настоящим, законным миллионером-европейцем, который садился за столик и два-три часа с робким вожделением оглаживал взглядом ее лицо, плечи и грудь. Вета чувствовала, что ее час пробил, что ее долгожданный фарт пришел, и не просто пришел, а приполз на коленях и с цветами. Удачу
«И ведь все это было так недавно, – подумала Вета, планируя свое дальнейшее поведение, – а кажется, что с тех пор полжизни прожито. Ах Саша, милый Саша, – улыбнулась прошлому Виолетта, – как давно это было… И как красиво. Где он теперь, что делает, забыл ли меня совсем или помнит еще? Ну как же! – усмехнулась она про себя. – Такое разве забудешь! Любил ведь… А может, и сейчас… Интересно, стихи про меня написал какие-нибудь?.. «Как часто мы случайность счастья не ставим в грош», – вспомнила она, – как там еще?.. «Вы мне явились в одночасье, как летний дождь». И вправду, явилась, как летний дождь, как случайное облако, и прошла так же быстро, как тот дождь.
– Только и успела, что замочить, – уже вслух рассмеялась она без тени сожаления о совершенном, – и второй раз, в аэропорту. И тоже – только замочить, – смеялась наедине с собой Виолетта, не подозревая даже, насколько близко слово «замочить» (в его сегодняшнем, непервородном смысле) отвечало сейчас истине.
Саша
Он очнулся, привязанный к кровати. Чужой кровати, незнакомой. Посмотрев вправо и влево, он обнаружил, что находится в какой-то большой комнате, в темноте, и на соседних кроватях спят люди. Растопыренные ноги и руки его были привязаны к спинкам кровати, а лежал он на спине. Он проснулся оттого, что ему приснилась большая красная корова на зеленом песке. Что это был песок, а не трава, он знал точно. Во сне он удивлялся корове такого цвета, но зеленый песок его почему-то не смущал. Несмотря на странную расцветку коровы, необходимо было во сне ее подоить, потому что зверски хотелось пить. Он только не знал – во что подоить: ртом не получится, а никакой посуды вокруг, в зеленой пустыне, в которой он находился, изнемогая от жажды, не было. К тому же было еще одно препятствие: к корове подползал огромный толстый питон тоже странного голубого цвета. Питон полз с той же целью, напиться. Это стало ясно, когда он заполз на коровью спину, свесил свою голубую башку к коровьему вымени и стал сосать. Молоко белого, однако, цвета стало проливаться мимо его мерзкой пасти и литься на песок с характерным журчащим звуком. Вот этот фрагмент сна и спровоцировал внезапный приступ энуреза, которым Саша до сих пор не страдал, и он проснулся именно от него, в луже собственной мочи. Он стал вначале тихо, потом все громче, так как никто не отзывался, – звать на помощь.
– Сестра, сестра, – звал он, уже точно зная, что он не в вытрезвителе, а в наркологической больнице, в которую попал уже в третий раз.
Стены палаты и ее скромное убранство были ему знакомы. Это был блок интенсивной терапии, куда доставляли особенно тяжелых алкашей, которые сами никак не могли выйти из запоя. Первый раз сюда привезли его друзья, затем он сам обзавелся друзьями среди врачей-наркологов. У него был тут своего рода блат. Без согласия пациента класть сюда не положено, и Саша, зная этот закон, соглашался заранее, когда был еще вменяем. Он оставил родителям заявление, в котором содержалась просьба в случае запоя – отправить его именно сюда.
– Сестра, сестра, – все громче звал Саша, но никто не шел. Ночь была, все, видно, спали. – Да придите же кто-нибудь! – заорал он, дергая привязанными руками и ногами.
Сосед справа сел на кровати с естественными словами:
– …Твою мать, что ж ты так орешь-то?
– Развяжите меня! – закричал Саша.
– Заткнись, – сказал сосед. – Кто тя щас развяжет-то, спи давай.
– Да не могу я, – пожаловался Саша, – я в луже.
– Что, обоссался? – ласково спросил сосед. – Ну это мы поправим. Щас санитара позову.
Когда сосед привел заспанного санитара, Саша попросил развязать его, чтобы сходить в туалет.
– Дык ты уже все сделал, – ответил санитар, – сейчас тебе клееночку поменяю и будешь дальше спать. А развязывать тебя не положено, доктор до утра не велел.
– Почему? – простонал Шурец.
– Дык потому, что горячка у тебя была. Белая. По-ихнему – делирий называется, – объяснял санитар, меняя клеенку под ним.
Штанов больничных на Саше не было, он лежал абсолютно голый, и их на нем менять не пришлось. Да и как их менять с привязанными ногами.
– Ты жопу-то приподыми, – говорил пожилой медработник, судя по лицу, тоже небось с богатым алкогольным прошлым, – а то клеенка не пролазит. Во-о-от так. Молодец. И спи сейчас спокойно до утра. А утром доктор придет, тады и развяжем. А еще раз обоссысся, дык я опять поменяю.
Он погладил Сашу по голове и вышел.
Саша привык спать на правом боку, но повернуться удобно с привязанными руками и ногами было никак невозможно. Позиция предлагалась всего лишь одна – на спине, и Саша делал попытки забыться,
Сколько раз Саша слышал и сам наблюдал процесс падения у знакомых молодых артистов, трудно сосчитать даже. И все по одной схеме: только что сыграна хорошая, заметная роль в кино или отшумела в Москве театральная премьера с этим артистом в главной роли. Фанатками исписан весь подъезд, телефон трезвонит не умолкая, а когда он поднимает трубку, в телефон молчат и только страстно дышат. Девочки группами стоят у служебного входа в его театр, и у каждой на груди на цепочке или веревочке его фотография в пластиковой обертке. Артист – бедовый парень в расцвете сил, и доминирующие черты его характера сейчас – дерзость, самолюбие, которое он ошибочно принимает за гордость, и еще столь же ложное ощущение своей неотразимости. «Все женщины мира – мои, убежден он в этот период, а те, что не были, значит, будут!» И вообще кажется, что все еще впереди и все возможно. Еще одно ложное ощущение, потому что уже 30. А праздник все продолжается вместе с друзьями и выпивкой, которая все чаще и чаще. Все так весело и так легко дается! Без усилий и как бы само собой. Шансов – навалом, предложений – прорва, и все хочется отпраздновать, отметить. А потом 40… Но все еще впереди, черт возьми! И вдруг бац! И выясняется, что все, в смысле все лучшее, уже позади, а перспективы весьма туманны. А-а! Плевать! И праздник продолжается. Остановиться уже трудно, а «белочка» рядом, она терпеливо ждет, дожидаясь своего часа, она не спешит никуда, она знает: рано или поздно клиент – ее!
Так и у Саши, хочешь не хочешь, надо признаваться себе, что влился в армию алкашей, которая, казалось, находится на другой планете или по крайней мере на другом континенте. И красная корова на зеленом песке в его сне – не что иное, как производное все той же белой горячки, к которой он шел, шел и пришел. Горький, но вполне конкретный вывод, как ни странно, успокоил Сашу, и он снова задремал.
Сон, снившийся ему теперь, тоже был не подарок. Его окружали веселые, смеющиеся, но какие-то очень странные люди, со странными лицами и странно одетые – кто в котелке, кто в цилиндре и кроссовках, в ветхом почему-то фраке и в грязной белой рубашке, все подробности и детали Саше четко виделись. Кто-то был совсем без зубов, еще была женщина в белом платье с кружевами и розовых чулках с грубо намалеванным лицом… У всех в руках были зонтики. Пестрая толпа этих людей, как на Венецианском карнавале, вовлекала Сашу в какой-то ей одной ведомый хоровод; они теснили его, подталкивали к центру, смыкались вокруг, а потом, продолжая смеяться, начинали пребольно тыкать в него зонтиками. От них нельзя было убежать, они вновь и вновь настигали его и кололи острыми концами своих зонтиков. Все вместе: и эти люди, их одежды, зонтики – было так гадко, что Саша неимоверным усилием воли заставил себя проснуться. Он полежал несколько минут с остекленевшим от ужаса глазами на взмокшем лице, потом, чтобы как-то вытереть лицо, потер его о подушку с одной и с другой стороны и вновь забылся. И опять, будто не было перерыва, будто не было фазы бодрствования, оказался посреди этой карнавальной толпы, тычущей в него зонтиками. Причем они сначала делали вид, что страшно симпатизируют Саше, некоторые женщины откровенно и приглашающе кокетничали с ним, но Саша уже твердо знал в этом сне, что все равно они начнут рано или поздно больно колоть его своими черными зонтиками.
Измученный Саша проснулся утром весь мокрый от пота после трех– или четырехкратного повторения ночного кошмара. А потом был утренний обход, и его наконец развязали. Давний знакомец доктор и завотделением Алексей Иванович, а для него просто Леша, присел на край кровати и спросил с плохо скрытым ехидством:
– Как спалось?
– Ты же сам знаешь, – ответил Саша.
– Ну ладно. Больше буянить не будешь. Из делирия мы тебя вытащили. На этот раз… Развязывай его, – обратился он к санитару.