Юность Барона. Потери

Константинов Андрей Дмитриевич

Степан Казимирович прислушался к ощущениям:

– Восхитительно.

– Что ж за человек такой? Никогда серьезно не ответит! Может, позвонить в энтот ДеКа, сказать, чтоб перенесли? Встречу?

– Ну что ты, Марфа! Неудобно.

– Неудобно на потолке спать. И штаны через голову надевать, – проворчала домработница. – А вот всё остальное… Сколько раз говорила: хватит уже этих малолетних архаровцев тута приваживать!

– Марфа! Что ты такое говоришь? Это же дети. Наше будущее.

– Угу, такое вот будущее у нас на лестнице газеты в почтовых

ящиках вчера подожгло… Все, пошла я обед готовить, а вы тут лежите и не вздумайте подниматься.

– Мне звонил кто-нибудь?

– Из ДеКа звонили. Сказали, что машину пришлют к половине шестого.

– Хорошо.

– Еще звонил… щас… – Домработница достала из кармашка передника обрывок газеты и зачитала собственноручно записанное: – Кудрявцев.

– Кто?!

– Кудрявцев. Владимир Николаевич. Сказал, что вы, мол, в курсе.

– Да, я в курсе, – помедлив, подтвердил Гиль. – И чего хотел?

– Просил передать, что приедет на Лесную. К началу встречи не успеет, но постарается быть обязательно.

– Спасибо, Марфа. Ступай.

Домработница направилась к дверям, сварливо причитая:

– А натоптали-то пионеры, у-уу! Предупреждала ведь ихнюю пионерскую атаманшу, чтоб обувь в прихожей снимали!..

Перспектива предстоящей вечерней встречи с Кудрявцевым не на шутку взволновала Степана Казимировича. Неожиданно пересекшись восемь лет назад, они с Володей обстоятельно, хотя поначалу и притирочно непросто, проговорили почти всю ночь и расстались если не друзьями, то, как минимум, более не врагами.

Все точки над «i» были тогда расставлены, все вопросы и взаимные претензии сняты. Оно и понятно: время и война зарубцевали былые обиды и раны.

С той поры они с Володей не встречались. Не то чтобы избегали общения, скорее – просто не сложилось. И вот теперь…

Но не та, не зимняя ночная встреча 1954 года припомнилась сейчас Гилю. В памяти его отчетливо, до мельчайших подробностей, всплыли ленинградские события поздней весны 1941-го. Всплыли совсем некстати, поскольку, вспоминая те роковые дни, Степан Казимирович ощущал, как его снова и снова захлестывало мучительное чувство скорби и сожаления, заставляющее до боли сжиматься его и без того натруженное, бесконечно-усталое сердце. Которое, при всем при том, на поверку оказалось много крепче некоторых других – юных, любимых и любящих.

Ленинград, май 1941 года

– …Что значит Гиль внизу? Где внизу?!

Петр Семенович удивленно уставился на Синюгина, с утра заступившего ответственным дежурным по управлению от руководства.

– Внизу в бюро пропусков! – возбужденно затараторил Ван Ваныч. – Да, когда мне дежурный позвонил, я сам обалдел! Дежурный ему: запишитесь на прием. А он ни в какую. Дескать, желаю прямо сейчас говорить с вашим начальством. Я, мол, заслуженный большевик, самого Ленина возил, всего на сутки из кремлевского гаража отпустили,

туда-сюда, бараньи яйца…

Томашевский задумался, нервно постучал пальцами по столешнице.

– Интересно, с чем это он к нам пожаловал? И лубянские, скоты такие, могли бы хоть звоночек сделать. Предупредить. О визите гостя дорогого.

– А может, он того? С повинной решил? – осторожно предположил Синюгин.

– Что ты городишь? С какой повинной? – поморщился Томашевский. Впрочем, тут же попытался просчитать в уме даже и такой, совершенно невероятный, вариант развития событий. – Хм… А почему в таком разе к нам, а не?..

– Может, почуял чего? Вот и решил… действовать на опережение?

– Ты, Синюгин, конечно, сотрудник исполнительный, но… кхм…

– Петр Семенович! Я… если где-то, по вашему мнению, недорабатываю… Вы мне со всей пролетарской прямотой…

– Сказал бы я тебе, с пролетарской!.. – раздраженно процедил Томашевский. – Про то, как ты инженера Алексеева «доработал».

Синюгин виновато опустил глаза:

– Я ж не знал, что этот инженеришка изнутри таким хлипким окажется. С виду-то мужиком крепким казался, даром что без руки…

– Угу. Я его, понимаешь, колю, а он мягкий… Ладно, веди этого старого большевика ко мне. Затем срочно снаряди группу наружки: пусть они Гиля по выходе принимают и поводят по городу. Адреса, связи – все как полагается. Только аккуратно! Этот товарищ с головой, в отличие от… кхм… дружит.

– Слушаюсь!

Синюгин пулей вылетел из начальственного кабинета, а Томашевский потянулся за папиросой, пытаясь сосредоточиться и настроиться на предстоящую беседу.

Которая, во всех смыслах, обещала быть непростой…

* * *

Ведомый Синюгиным по лабиринтам коридоров и лестничных пролетов Большого дома, Степан Казимирович направлялся на свидание с представителем руководства ленинградского НКВД, полный решимости «добиться правды» в отношении мужа крестницы. Готовясь к приему, он до мельчайших деталей продумал, как и о чем будет говорить. Причем, не питая иллюзий в отношении работников сего мрачного ведомства, накануне, в Москве, в последний момент смог заручиться устной поддержкой своего нынешнего «царственного пассажира» – Микояна. Небезосновательно рассчитывая, что магия имени наркома внешней торговли СССР станет весомым приложением к его, Гиля, частной просьбе. Опять же, учитывая, что и сам Степан Казимирович тоже не пальцем деланный, какие-никакие заслуги и регалии имеются.

Проходя мимо одного из многочисленных кабинетов, дверь в который оказалась распахнута, Гиль вздрогнул, среагировав на вспышку мужского хохота, и невольно поворотил голову на источник происхождения нетипичного для этих стен звука.

Проходом он успел разглядеть в кабинетике двух гогочущих мужчин в штатском – один, можно сказать, в летах, другой много моложе. А также мазнул взглядом по молчащему третьему, в форме сотрудника госбезопасности. И вот в этом самом третьем Гиль опознал… Кудрявцева.