Юность грозовая
Шрифт:
— А может, он и моим ребятам сказал, как зубаревским про слона? — спросил Захар Петрович.
— С той поры осторожным стал он в шутках. А теперь совсем не до них. У него трое сынов воюют, сам просился — не взяли, говорят: стар, побудь дома.
— Так как же, Василь Матвеич, в таком случае быть? Не ходить же нам по дворам!
— Зачем? Мы соберем усих колхозников и побалакаем. Село наше дружное. И в беде, и в радости дружное.
Он встал, подошел к двери и, приоткрыв ее, крикнул в коридор:
— Федотыч,
В кабинет вошел чисто выбритый старик, в полушубке, подпоясанном солдатским ремнем.
— Слухаю, Матвеич! — молодцевато крикнул он.
— Садись на моих коней и объяви всем, чтоб собрались в клубе, да поживее, — распорядился Бачуренко. — Срочное, мол, дело, председатель кличет!
— Поняв, пидниму, як на пожар, — бойко ответил старик и вышел.
Выкурили еще по одной самокрутке. Бачуренко стал одеваться. Захар Петрович удивленно посмотрел на него.
— Пошли, теперь уж собираются люди, — ответил Бачуренко на его немой вопрос.
Они вышли на крыльцо правления, и Захар Петрович не поверил глазам: со всех концов села к клубу спешили женщины, старики и вездесущие ребятишки.
Бачуренко, сдвинув шапку набекрень, как-то сразу посветлел и с гордостью проговорил:
— У нас так: покличь — сразу сбегутся. Снег возле клуба был уже утоптан валенками и сапогами. Заметив рубчатый след, Захар Петрович определил: «Этот свои валенки покрышкой от автомашины подшил, на случай сырости».
А люди все подходили. Бачуренко едва успевал отвечать наприветствия. Наблюдая, с какой почтительностью относятся к нему бобровцы, Захар Петрович думал: «Уважают своего председателя, да и есть за что».
В клубе было полным-полно. Люди сидели на скамейках и подоконниках. В зале висел приглушенный гул.
— Не отставай, Петрович, — входя в помещение, сказал Бачуренко.
Они поднялись на маленькую сцену. Люди притихли.
Захар Петрович приосанился. «Что как откажутся? Неловко получится. Сказать, что мы расплатимся с ними?» — тревожили мысли.
Выйдя на середину сцены, Бачуренко откашлялся и, зажав в руке снятую с головы шапку, заговорил густым басом:
— У наших степновских товарищей, — он кивнул на Захара Петровича, — сложилось тяжелое положение. Они уже пояса затянули на последнюю дырку.
Колхозники настороженно встретили шутку Бачуренко, ждали, что скажет дальше. Только те, кто был вечером в доме, куда заходили Мишаи Федя, догадывались, к чему клонит председатель. — А помочь мы можем: нужно каждому двору взять на кормежку по паре овец. Расход тут небольшой, трошки меньше достанется кормов своим, но це не беда, — все так же спокойно звучал голос Бачуренко. — Думаю, шо все будут согласны. Вот, я вижу, Илья Федорыч кивает, Ефросинья…
— А своих куда же девать? — визгливо прорезал тишину женский
Словно разбуженные этим возгласом, колхозники заговорили, стали выкрикивать: — У кого теперь излишки?
— Своих впроголодь держим!
Бачуренко наклонился к Захару Петровичу и успокаивающе сказал:
— Не волнуйся, все будет ладно. Перекипит и уляжется, такая натура людьска.
— Василь Матвеич, дозволь мне слово! — послышался голос из среднего ряда.
— Давай, Илья Федорыч, балакай, — отозвался Бачуренко.
Старик повернулся к сидящим сзади и укоризненно сказал:
— Стыдно за вас, товарищи, перед степнов-скими. Речь идет о сбережении общего добра, а вы тут устраиваете базар. Люди жизни за нас отдают на фронте, а мы торгуемся за охапку сена.
«Видел, как закрутил, — удовлетворенно подумал Захар Петрович. — И вправду оратор».
Неожиданно дверь распахнулась, и в облаке морозного воздуха в клуб вбежал запыхавшийся парнишка лет четырнадцати. Не обращая внимания на выступавшего, он направился к сцене.
— Дядя Васыль! — взял он за рукав Бачуренко. — Только что по радио передали: наши на Волге прикончили фрицев. Я тут немного успел записать.
Он сунул председателю помятый листок бумаги.
Бачуренко поднял руку и громовым голосом крикнул колхозникам:
— Тихо, товарищи! Петька добрую весть принес, — он показал на порозовевшего от смущения паренька. — Наши разбили под Сталинградом фашистов!
Он потряс в воздухе листком и продолжал:
— Вот тут сказано, шо наши войска захватили, — Бачуренко поднес к глазам листок, — две пятых прибавить три седьмых… И дальше сплошные дроби…
Он повернулся к парнишке:
— Шо ты мини подсунув?
— Читайте с другой стороны, это я из тетради вырвал.
— Ага, не оттуда начав, товарищи, — с усмешкой проговорил в зал Бачуренко. — Так вот… Захватили: семьсот пятьдесят самолетов…
Едва он закончил перечисление захваченных нашими войсками трофеев, пленных солдат и офицеров немецкой армии, клуб дрогнул от радостного гула. Ребятишки, молчавшие до сих пор, начали топать ногами и пронзительно кричать:
— Ура!
— Бьют гадов!
И тогда, пересиливая возбужденные голоса, Бачуренко спросил:
— Так как же мы будем со степновскими овцами?
Захару Петровичу показалось, что все выдохнули разом:
— Согласны!
До позднего вечера в селе слышались возбужденные голоса, овечье блеяние, скрип дверей: колхозники развозили по дворам степновских овец.
Перед сном Захар Петрович подошел к окну и, рисуя ногтем на запушенном инеем стекле какие-то квадратики, задумчиво проговорил:
— Дело мы сделали, теперь сохранятся овцы. Вот только как правление посмотрит на нашу работу? Все-таки надо было посоветоваться. А?