Юность грозовая

Лысенко Николай

Поеживаясь от холода, Миша с Федей быстро оделись и вышли во двор.

День, казалось, начинался неохотно. Только на востоке мглистое небо отделялось от белоснежной равнины бледно-розовой полоской: близился восход солнца. Ветер улегся, было тихо, морозно.

— Эх, елки зеленые, махнуть бы теперь на лыжах, — кивая на степь, мечтательно проговорил Федя. — Снег плотный, скользили бы.

— Подожди, сейчас так намахаешься, рад месту будешь, — натягивая рукавицы, сказал Миша. — Слышишь, как коровы

ревут? Продрогли за ночь, холодище-то какой.

— Ох и надоело же мне все это, — Федя покачал головой, но, заметив выходившего из коровника отца, прикусил язык.

— Чего нахохлились, как воробьи на морозе? — окликнул их Захар Петрович. — Таскайте-ка солому, а я с Лукичом займусь строительством. У нас так: от скуки на все руки.

Не успели ребята разложить коровам солому, как Захар Петрович с Лукичом в снегу плетни, сложенные за саманкой, волоком перетащили в овчарню и, укрепив их проволокой и кольями, отгородили просторный угол. После тщательного осмотра Захар Петрович поместил туда овцематок.

— А теперь попробуем подпустить к ним ягнят, жрать, поди, захотели сосунки, — довольный своей работой, он улыбнулся. — Покличь ребят, Лукич, пускай несут.

Спрятав ягнят под полушубки, Миша с Федей перенесли их в овчарню и пустили за перегородку. Дрожа от слабости и холода, ягнята тянулись мордочками к вымени и никак не могли дотянуться.

— Подержать нужно, — посоветовал Лукич, смешно переваливаясь через плетень. — Да у них и молока-то ни черта нет, вымя пустое, чисто сумка висит. Держим на голодном пайке. Толкнув Мишу локтем, Федя отозвал его в сторону.

— Давай вечерком сходим за сеном, — предложил он.

— Где мы его возьмем?

— Я видел тут в одном дворе, недалеко.

— Воровать?

— Да ты что, елки зеленые, себе, что ли? — обозлился Федя. — По вязанке… Не жалко тебе этих маленьких глупышей?

— Ладно, посмотрим, — неопределенно ответил Миша.

Едва стемнело и в селе затихло, ребята, ничего не сказав Захару Петровичу, захватили с собой налыгачи и вышли из саманки.

Мороз крепчал. Все вокруг было подернуто голубоватой дымкой. Снег под ногами так скрипел, что, казалось, шаги слышны на другом конце села.

Шли молча, чутко прислушиваясь к каждому звуку. Наконец Федя остановился, прошептал:

— Вот тут под навесом видел.

Шагая след в след, вошли во двор. Прислушались. В сарае пережевывала жвачку корова, перхали овцы.

— Собаки у них нет? — спросил Миша.

— Давно бы залаяла.

Сквозь запушенные морозом окна дома пробивался желтоватый свет керосиновой лампы. В освещенных квадратах окон то появлялись, то исчезали тени: кто-то ходил по комнате.

— Чего же ты остановился, в гости пришел, что ли? — торопил его Федя.

— Не могу, — признался Миша.

— Боишься?

— Подло

это, понимаешь? Давай по-честному.

— А как?

— Вот так, — Миша решительно подошел к окну и постучал в стекло.

Минуту-другую никто не отвечал, потом скрипнула дверь, и на крыльце появился высокий старик в накинутом на плечи полушубке.

— Кто тут? — громко спросил он, держась рукой за дверную скобу.

— Да это мы, — отозвался Миша и, схватив оторопевшего Федю за рукав, шагнул навстречу.

— Попросить у вас хотели немного…

— Проходите в хату.

Старик посторонился, пропуская ребят в дом.

Они вошли в просторную комнату и растерялись: на скамейках, стоящих возле стен, тесно сидели бобровские женщины, В руках у каждой были вязальные спицы, на коленях и на полу — клубки пряжи. «Для фронта готовят, — подумал Миша. — И у нас в Степной вот так же собирались, да и теперь, наверно, сидят у кого-нибудь».

Увидев ребят, вязальщицы оторвались от своего занятия и с любопытством уставились на них.

Пряча за спины налыгачи, Миша с Федей стояли у порога и молчали.

— Чего же оробели, проходите, — вешая у двери полушубок, пригласил хозяин дома, крутоплечий, с подстриженными, как щетка, усами.

— Вишь, нас сколько тут. Чьи же будете?

— Так это же степновские, что со скотом к нам пришли, — ответила за ребят остроносая женщина и со вздохом добавила: — Вот кому достается: зима-то выдалась лютая. Так им трудно, так трудно. В комнате сразу стало шумно. Заговорили о переживаниях степновских скотогонов, о своих колхозных делах.

— Бывало, у базов наставим скирды сена — и зима казалась короткой.

— Оно так и говорится: в лихую годину все беды на тебя валятся.

Слушая эти разговоры, Федя, закусив губу, сердито посматривал на Мишу. «Вот и наслаждайся теперь, — хотелось сказать ему. — Взяли бы потихоньку пару вязанок — никто и не заметил бы».

— Что это вы, бабы, раскудахтались, — неожиданно оборвал разговор хозяин, присаживаясь на чурбак у горящей печки. Потом повернулся к ребятам: — По делу или так, на огонек?

Миша не мог выдавить слова и, растерявшись окончательно, протянул вперед руку с веревкой.

— Господи! Да они, никак, запрягать нас пришли! — визгливо хихикнула из переднего угла молодая женщина с толстой косой, уложенной на голове кокошником.

— Будет, Фрося, зубоскалить! — строго упрекнула ее остроносая, вытирая передником разомлевшее лицо. — И какой тут смех?

— Мы попросить пришли, — начал Миша, хмурясь, словно каждое слово давалось ему большим усилием. — У нас ягнята появились… Сена хотели немного…

В комнате вдруг стало тихо. Старик натужно крякнул и, почесывая узловатыми пальцами грудь, сдержанно проговорил: