Юность Куинджи
Шрифт:
— Чего не видно, того нет, — твердо проговорил мальчик.
— Э, не кажи, брат. Я про лес такого наслышан от людей бывалых — волосы дыбом подымаются от страха. Этот леший, особливо в дремучем лесу, что хочешь с человеком сделать может. Он хозяин лесного царства. Уяви себе — кругом деревья до самых туч стоят, ни назад, ни вперед не видно, одна тропочка петляет, а по ней человек с котомкой бредет. Ты за ним, гадаешь, что он по нужному делу через лес направляется. А то леший прикинулся мужичком. Заведет в такую чащобу, где волков, медведей, другого дикого зверя видимо–невидимо, вот и конец твоей жизни… А то враз песня в лесу почудится или филин кричать начнет. Жутко становится, ни с того ни с сего плутаешь
— Эт-то, дядя Карпов говорил — лес красивый…
— Леса разные бывают. Оно — в каком краю. Раньше особливо глухие леса росли. В таких, значит, и разбойничал Тер–Оглу… Слушай, что дальше сталось. От быстрой езды у коня часто терялись подковы — не простые, а медные. Однажды Тер–Оглу приехал к кузнецу и попросил подковать скакуна. Кузнец быстро справился — подковал. Тер–Оглу дал ему за работу золотой червонец. Ну, десять рублей значит. Большие деньги. Кузнец взял деньгу и незаметно провел по ней большим пальцем. Показывает ее Тер–Оглу и говорит: «Она стерта». Не пригодная значит. Просит другую. Разбойник дал ему самый новый червонец, и снова свершилось чудо — монета опять оказалась стертой. Догадался тогда Тер–Оглу, что кузнец настоящий богатырь, пригласил его к себе в напарники. Стали они вместе богачей, ханов, купцов на дорогах перестревать и забирать все драгоценности и добро всяческое. Себе ничего не оставляют, все бедным людям раздают… Рассвирепел, разгневался государь. Кричит на своих прислужников, ногами стучит, ногти от злости себе кусает. А самый главный стражник на коленях ползает и клянется из-под земли достать разбойника. А Тер–Оглу с кузнецом по имени Темир–Оглу еще пуще богачей наказывают.
Как-то рано утром едут они по лесу, слышат печальную песню. Остановили коней, спрятались за деревьями широкими. Видят — юноша в бедной одежде на тропке показался, песню о своей несчастной любви поет. Такая она была… — Гарась на мгновенье замолчал, прокашлялся, выпрямился и хрипловато запел.
Архип поглядывал на возчика. Тягучая и тоскливая песня тревожила сердце, и мальчик сожалел, что с ним нет скрипки, он ведь умеет играть на ней, сразу подобрал бы мелодию и вторил дяде Гарасю. А тот, внезапно оборвав песню, крикнул «цоб–цобе!» — и продолжал рассказ:
— Тер–Оглу и Темир–Оглу выехали навстречу юноше, расспросили, где живет его девушка. Тот охотно ответил. «Не убивайся, — сказали они. — Возлюбленная будет принадлежать тебе». Так оно и вышло. Провор–ный и бесстрашный Тер–Оглу увез девушку на своем скакуне, а неповоротливого кузнеца схватила стража. Ее тогда поставили в каждом селении. Падишах и его подданные обрадовались: подумали, что поймали, наконец, самого Тер–Оглу. Решили казнить его при всем народе. Мол, смотрите, как будут сдирать кожу с ненавистного богачам разбойника. Узнал об этом Тер–Оглу и поклялся спасти своего верного друга. Переоделся в одежду сторожа–лесника, пробрался к месту казни Темир–Оглу. Видит, невдалеке сидит сам падишах. Переодетый Тер–Оглу совсем близко подобрался к кузнецу и спрашивает его, что с ним хотят сделать. Темир–Оглу сразу узнал своего напарника, обрадовался и весело ответил: «А ничего! Будут надевать красные сапоги». Это значит сдирать кожу на ногах. Тогда Тер–Оглу в ответ на слова кузнеца громко сказал: «Так тебе и надо, разбойник!» И тут же обратился к падишаху: «О великий, преступник — все равно подохнет, так заставь его перед смертью спеть какую-нибудь песню. Говорят, он большой мастер петь. Пусть тебя, великий, и народ твой потешит». Падишах приказал, и кузнец запел. В песне он смеялся над прислужниками падишаха, называл их баранами, которых ничего не стоит провести за нос. Говорил, что Тер–Оглу жив и он егце
Народу песня понравилась, толпа зашумела, стала подбадривать кузнеца. Поднялся страшный шум, стража бросилась успокаивать людей. В это время Тер–Оглу и кузнец исчезли. Неподалеку стояли их кони, и они ускакали в густой лес. Вот какой был Тер–Оглу — защитник бедных, —закончил рассказ возбужденный Гарась, взмахнул кнутом и весело прикрикнул на волов: — Ну, живей, живей пошли!
Архип долго молчал. Как ни напрягал он своего воображения, а не мог представить лес, в котором разбойничал Тер–Оглу. Вокруг лежала степь. Под самый горизонт простиралась она взбугренным зеленым ковром под золотистым солнцем. Карпов тоже рассказывал про лес, про березы и ели, рисовал их в конторской книге. Какой же он, этот загадочный лес?
Может быть, в эти минуты раздумья у мальчика уже зарождалось желание во что бы то ни стало побывать в лесу, увидеть и услышать его голос, ибо о нем говорят, как о чем-то могучем и таинственном. Архип тронул возчика за рукав и спросил:
— Дядя Гарась, эт-то, вы в лесу бывали?
— Нет, в настоящем, дремучем не приходилось, — ответил тот, — Рощицы по балкам встречал. Их насквозь видать. Тощие они, жидкие.
Длинная однообразная дорога начала утомлять. Архип, рано вставший сегодня, перебрался с сиденья в бричку и лег на душистую траву, скошенную Гарасем вчера вечером. Под мерное поскрипывание колес и покачивание брички Архип уснул.
Уже на закате его разбудил разговор Гарася с незнакомыми людьми. Мальчик открыл глаза, приподнял голову. Невдалеке паслись волы, телега стояла на обочине дороги. Чуть поодаль, положив на землю по охапке травы, сидели Гарась и два бородатых мужика в лаптях. Было им лет по сорок. Сбоку них лежали котомки из суровой холстины.
— Нету никакой мочи, братец, — говорил с присвистом скуластый, с красными слезящимися глазами мужик, что сидел справа от Гарася. — Ни коровенки, ни лошаденки в хозяйстве. Гол как сокол. На барина — денно и нощно, денно и нощно…
— Измывается, — вставил его напарник. — На скотном дворе яму выкопали. Бревнами обложили. Непокорных в ней карает. Мою младшую сестру до могилы довел. Приказал ей на ночь в его покои являться. Знамо зачем… Она в лес убёгла. Пымали ее, бедолагу. Нагишом в яму ту треклятую посадили и водой обливать начали. А дело по морозцу было — слегла она от хвори. Через три недели на погост снесли…
— Убёгли от зверя–супостата, — снова заговорил красноглазый мужик.
— Куда же теперь? — спросил Гарась.
— Пробираемся на Дон. Слух такой, что там вольная земля.
— Земля-то вольная, да мужики подневольные, — отозвался возчик. — Прятались у нас такие, как вы. Нашли их, жандармы в кандалы заковали.
— Все едино, жисти нету и без кандалов, и с кандалами… Ну мы пойдем, — сказал красноглазый, подымаясь, — Благодарствуем, хозяин, за хлеб и соль…
— Так на восход и держите. К Миусу выйдете.
Притихший Архип слушал разговор взрослых. Убавившаяся было в последнее время душевная боль по Карповым снова напомнила о себе. Почему люди обижают друг друга? Разве можно так? Он сам защищает от плохих мальчишек собак, птиц, кошек — их мучить нельзя, нельзя бить. Им больно, как и человеку. А кто защитит людей?
Увидев, как мужики забросили за плечи котомки и собрались уходить, Архип вспомнил о своей торбочке с харчами, припасенными на долгую дорогу.
— Дяди! — крикнул он и тише добавил: — Постойте. Вот… — Спрыгнул с брички, держа в руках мешочек. Подбежал к мужикам и протянул его. Сказал стеснительно: — Эт-то, возьмите.
Красноглазый мужик поглядел на Гарася, проговорил смущенно:
— Благодарствуй, паря. Нам того — дали.
— Возьмите, — уже требовательно сказал Архип. — Вам да–а-алеко идти.