Юность Маркса
Шрифт:
«Мы всецело преданы Луи-Филиппу, королю французов, и конституционной хартии. Мы воодушевлены чувствами самыми чистыми и самыми горячими и хотим общественной свободы и процветания Франции. Мы ненавидим все партии, которые пытаются на них покушаться».
Бувье-Дюмолар стал хозяином города. Ткачи признавали его власть и не мешали караулам, охраняющим пригороды, получать директивы непосредственно из префектуры. Прежние мэры оставались на своих местах. Как только Дюмолар получил известие о том, что наследный принц во главе двадцатитысячной
Двадцать шестого ноября Жером ввел к префекту гонца из Тилье — ставки генерала Роге.
— Мы встретим наследного принца как послушные сыны, — патетически возвестил Дюмолар, принимая от курьера запечатанный пакет, в котором переусердствовавшему префекту Роны предлагалось, невзирая на все ого услуги короне, немедленно покинуть город.
В последних числах ноября Буври отослал троих из своих вновь приступивших к работе ткачей и заперся в мастерской с Иоганном и Женевьевой.
— Дети мои, — сказал он, тяжело вздохнув, — нам придется расстаться. В течение недели я потерял жену, Андрэ, который был моим крестником, сына Жана, а сегодня я лишусь вас.
— Ты жалеешь о случившемся, старик, — буркнул Иоганн сердито, — а я скажу, что дни восстания были лучшими в моей жизни. Теперь я знаю, что делать и куда идти.
— Оставим споры, Сток. Не время. Герцог Орлеанский с армией завтра войдет в город. Начнется расправа, тебе первому не миновать тюрьмы, а то и хуже. Кровь пролилась понапрасну: тариф отменят. Бувье-Дюмолара уже принудили покинуть город. Зато вчера вернулся в город негоциант Броше. Король нас предал, бог покинул…
Старик опустил седую голову и долго сидел молча. За окном мелькали угрюмые, согнувшиеся люди с котомками. Они оставляли город в канун расправы.
Сток вышел на улицу и направился к площади предместья, чтоб еще раз взглянуть на временный штаб восставших. Дом был пуст и темен.
В воротах кто-то положил ему руку на плечо.
— Прощай, друг, может, не сведет судьба больше.
Всмотревшись, Иоганн узнал молодого рабочего Менье, который шесть дней назад вел отряд на арсенал.
— Темно кругом, — продолжал Менье, отвечая на выразительное рукопожатие Стока. — Я больше не знаю, как нам быть. Мы победили. Мы стали хозяевами Лиона, и мы сдали все без сопротивления. Что делать дальше? Бороться за тариф или сдаться на милость господ и довольствоваться подачкой? Когда же появится человек, наш рабочий мессия, который научит нас бороться и объяснит, почему, победив, мы снова всего лишь жалкие рабы!
Сток молчал. Он сам мучился всем тем, чего не понимал Менье.
Они расстались.
На другой день Иоганн и Женевьева покинули предместье Круа-Русс и направились в Германию.
Глава вторая
Трир
1
Трир — одни из наиболее душных городов Рейнской провинции: скучный зеленый
Омнибусы, дилижансы, кабриолеты и телеги спускаются в долину к Триру, либо взбираются на холмы, направляясь в сторону Кёльна. На почтовых станциях всегда есть ужин и ночлег для путников, овес и конюшня для лошадей.
Вдоль дороги, кое-где мощеной, встречается то распятие, то густо раскрашенная деревянная святая дева с младенцем на руках. В гуще деревьев прячутся католические монастыри.
В мае во всей провинции зацветают каштаны, акации и сирень, по нигде аромат цветущих деревьев не достигает такой пряной остроты, как в неподвижном воздухе затерянного среди холмов Трира.
Город живет строго размеренной жизнью: ровно в десять пустеют улицы, как бы ни пахли цветы и ни светили звезды.
…Два пешехода, вышедшие с Мясной улицы, ночной сторож да квартальный у полосатой будки были единственными живыми существами на площади Главного рынка в майский вечер 1834 года. Башенные часы укоризненно отсчитали четверть десятого и важно смолкли. Один из прохожих вынул золотую луковицу, проверяя время. Он подвинул стрелку длинным ключом.
Безлюдная прямоугольная площадь тускло освещалась керосиновыми фонарями.
На нескольких закрытых рундуках висели, как печати, огромные замки, под растянутым брезентом стояли стулья и корзины торговок. В центре площади возвышался фонтан, украшенный фигурой святого; четыре львиных головы по углам пьедестала равнодушно выплевывали воду.
Кое-где на мостовой валялись увядшие цветы и кожура фруктов. Площадь казалась мрачной, глухой.
Оживленно беседуя, прохожие обогнули площадь Главного рынка.
— Они обвиняют меня в превышении полномочий, — горячился один из них, размахивая черным, тщательно собранным зонтом. — Если вы помните, дело это касалось раздела изгородей общины Ирш. Сто четыре жителя остались мною недовольны и вот уже два года ведут тяжбу.
— Вам следовало бы апеллировать и добиться того, чтобы разбор дела перенесли из Трира в Кёльн, Генрих.
— Вы правы, этого я и хочу.
Приятели вошли в прихожую двухэтажного дома, освещенную керосиновой лампой, и аккуратно положили зонты и цилиндры подле множества других.
В низком, выкрашенном охрой зале, в густом табачном дыму, за газетой, чашкой кофе или кубком вина судачили десятка два мужчин в расстегнутых сюртуках. Эта комната и соседняя с ней, — где в полном безмолвии сидели игроки в вист, — были убраны с претензией на роскошь. На стенах висели литографии в дорогих рамах и портреты учредителей почтенного трирского «Казино».
Столы, как и стулья с высокими резными спинками, были из отличного дуба. На коричневом пианино покоились в футлярах две скрипки и кларнет: члены «Казино» ценили музыку. На этажерках вдоль стен лежали связки газет и журналов. С верхнего этажа доносились треск бильярдных шаров и споры игроков. Там же был зал, предназначавшийся для торжеств и банкетов по поводу прибытия знатных гостей или юбилеев наиболее почитаемых граждан и торговых фирм.