Юность, опаленная войной
Шрифт:
— Проверка документов! — возвратившись, предупредил Кургаев Демьяна Алексеевича.
Когда повозка с раненым поравнялась с контрольным постом, долговязый, с прыщеватым лицом гитлеровец сквозь зубы процедил:
— Документы!
Повертев в руках предъявленные Жизневским и Кургаевым пропуска с паспортами, гитлеровец подозрительно взглянул на повозку.
— Зять, — объяснил Жизневский. — Понимаешь? Муж моей дочери! Ранен! Пах! Пах! Пах! — голосом и руками изобразил Жизневский налет гитлеровской авиации на деревню Тарасово. — Везем в город к доктору!
Гитлеровец непонимающе смотрел на Жизневского. Потом внимательно осмотрел повозку и даже рукой пошарил в соломенной
Было уже около десяти часов утра. Солнце освещала дымящиеся руины города. Всюду на Кургаева и Жизневского пустыми глазницами смотрели провалы окон разбитых и сожженных зданий.
— И что только наделали, ироды! — без конца сокрушенно повторял одно и то же Демьян Алексеевич, отлично знавший свой город до войны. Все увиденное казалось ему кошмарным сном. Заборы и стены домов сверху и донизу были увешаны приказами и распоряжениями вражеского командования. На одном из рекламных щитов по Советской улице Филипп Федорович с удивлением увидел сохранившуюся довоенную театральную афишу с известной всему миру «Чайкой». Известно, что война застала МХАТ во время гастролей в Минске. 24 июня во время очередного вражеского налета в здание театра угодила бомба. В огне погибли костюмы, декорации. Артисты во главе с М. И. Москвиным с трудом выбрались из горящего города на Московское шоссе. «Все это было», — с тоской подумал Кургаев. На его лице — строгий прищур больших карих глаз, сквозь смуглую кожу проступили желваки от сильно стиснутых челюстей. Густые вразлет черные брови решительно сомкнулись у переносицы. Пальцы рук сжались в кулаки. В эти минуты он испытывал только чувство гнева. Всем сердцем Филипп ненавидел фашистов. Оно, сердце, требовало мщения, расплаты за жизни погибших советских людей, разрушенные врагом деревни, села и города.
Не доезжая до Окружного Дома Красной Армии имени К. Е. Ворошилова, повозка круто повернула вправо. Потом она съехала вниз по узкой, мощенной булыжником улице и остановилась у ворот 1-й городской больницы. Здесь на массивных воротах висел приказ, отпечатанный на русском и белорусском языках. Кургаев и Жизневский, сойдя с повозки, прочли:
Немедленно должны быть отданы всякого рода огнестрельное и холодное оружие, а также всякого рода амуниция и взрывчатые вещества, ручные гранаты, кинжалы, ножи.
Сдача этих вещей должна быть исполнена в течение 24-х часов. В случае если у кого-либо будет после этого срока обнаружено указанное оружие, то он будет на месте расстрелян.
Элементы, предпринимающие враждебные действия против германских властей, военных или гражданских, будут на месте расстреляны.
Рассеявшиеся бойцы Красной Армии обязаны в течение 24-х часов, со дня появления этого воззвания, явиться к ближайшим германским властям как военнопленные. Не явившиеся в этот срок бойцы рискуют быть расстрелянными как партизаны.
— Ну как, Демьян? — с иронией в голосе спросил Филипп.
— Уж больно много смертей, — в тон ответил Жизневский.
— Много хотят, — на ходу бросил Филипп и решительно скрылся за больничной оградой.
Прошло тридцать долгих минут, а Кургаева все не было. Наконец-то Демьян Алексеевич увидел врача.
— Договорился! — ликующе объявил Филипп Федорович. — Вот только поместить некуда после операции.
— Только бы сделали все, что надо! А выходим сами, — одобрительно ответил Жизневский.
Вскоре Мамеда Юсуфова на носилках унесли в хирургическое отделение. Вместе с ними ушел и Филипп Федорович Кургаев.
Каким мужеством и хладнокровием должен был обладать хирург клиники, чтобы в условиях оккупации взять скальпель, встать к операционному столу и провести сложнейшую операцию тяжело раненному советскому воину. По существу, каждая такая операция — это настоящий врачебный и гражданский подвиг. К сожалению, имена этих бесстрашных героев — хирургов 1-й городской больницы Минска — пока установить не удалось. Но мы знаем, что среди них был замечательный патриот нашей Родины Евгений Владимирович Клумов. Его имя — символ высокого патриотизма, верности своему врачебному долгу, народу. В Минске он жил и работал с 1921 года. Здесь стал кандидатом медицинских наук, доцентом, профессором.
Несмотря на строгий оккупационный режим и контроль со стороны гитлеровских властей, он возвратил в строй сотни советских патриотов. Е. В. Клумов не дожил до светлых дней победы. В 1944 году, незадолго до освобождения Белоруссии, он вместе с женой был умерщвлен гитлеровцами в газовой камере и сожжен в Малом Тростенце. За совершенный подвиг по спасению наших советских людей Е. В. Клумову посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. В настоящее время его именем названа 3-я клиническая больница Минска (бывшая 1-я городская больница).
Через два дня после поездки в Минск с Мамедом Юсуфовым из деревни Тарасово в город снова выехала подвода.
На ней сидела «больная» Софья Антоновна Василевская. Ее муж Герасим Ефимович объяснил своим соседям, что Софьюшке стало плохо и что он везет ее в город, к врачу.
В передок телеги положили мешок картошки, килограмм сала да, на всякий случай, литр самогона. После предъявления пропусков на контрольном пункте повозка направилась не в больницу, а к Юбилейному базару.
— Ты, Софьюшка, будь осторожна, — наказывал Герасим Ефимович жене. — Ценой не скупись. А то мы знаем вас, баб. Любите поторговаться. Главное — йоду достань, уж больно просил Виктор Иванович.
— Кто знает, как получится, — отвечала Софья Антоновна. — Раньше-то на этот йод и не смотрела. А сейчас, поди, на золото не сыщешь! Ну и жизнь настала.
Когда подвода подъехала к Юбилейной площади и остановилась под развесистыми тополями, базар был уже в полном разгаре. Прямо на булыжнике были разложены модельная обувь, домашняя утварь, горшки с цветами, музыкальные инструменты — гитары, цимбалы, мандолины, балалайки. Да только покупателя на все это найти было трудно. Толкаясь, люди носили на вешалках и предлагали свои лучшие выходные платья, костюмы. Они теперь им были ни к чему. В городе в цене были соль, хлеб, картофель. Уже около часа Софья Антоновна толкалась между этими несчастными людьми, ища лишь один только йод для раненых в Тарасове. Вдруг ее внимание привлекла женщина, в руках которой была марля. «Сколько бы вышло бинтов!» — невольно подумала она.
Еще не приняв окончательного решения, Софья Антоновна подошла к хозяйке столь ценного для тарасовцев товара.
— Продаешь? — спросила она.
— Продаю. Конечно, не тюль, но для теперешних времен занавески получатся отменные.
— Метров десять — пятнадцать?
— Все двадцать пять! Богом клянусь! Если с головой подумать, на все окна занавесок хватит, да еще и на накидки для подушек останется.
— Сколько просишь?
— Деньги, дорогая, мне ни к чему. Продаю только на обмен.