Юность под залог
Шрифт:
– Ну, Каренина! Смотри! Считай, что ты у меня допрыгалась! Придешь домой – я т-те дам! – угрожающе проговорил он и, нацепив шлем, исчез так же неожиданно, как и появился.
– Во ужас-то! Фантомас разбушевался! Вах, вах, вах! Что теперь будет! – серьезно прокомментировал эпизод Гарик, вручая Авроре ключи от номера. Она не удержалась и как захохочет – ее сразило это точное сравнение. Метелкин в шлеме действительно очень напоминал Фантомаса из популярнейшего в то время фильма. И появлялся он так же неожиданно, как и герой Жана Маре. – Несерьезная ты, Аврор, девушка! Вот что смеешься? Чего тебя дома-то ждет! Это ж не муж, а чудовище какое-то! – Аврора закатывалась еще сильнее, громче и заливистее, пока смех этот не превратился в истерический, пока живот не заболел до такой
– Ой! Гарик, отстань! – прыская от смеха, отмахнулась она.
– А что – Гарик, отстань, Гарик, отстань?! Все ж засохнет – урюк будет! – И он, поднеся не то к губам, не то к носу сложенные в щепоть пальцы, живописно разомкнул их в знак недоумения.
– Ну все! Ой! Ха, ха, ха! Все! Не могу! – И Аврора вдруг сорвалась с места.
– Ты куда, красавица?!
– Все! Не могу, Гарик! Я описалась!
– Вах, вах, вах! Как некрасиво! Такая большая девочка... Трусы дать? – кричал он ей вдогонку.
Да, Аврора могла сказать ему открыто, несмотря на свою застенчивость, что она, пардон, описалась. Гарик мог без всякой задней мысли предложить ей трусы. И тут нет ничего удивительного. За эти два года Гарик стал для нашей героини самым близким и лучшим другом. Между ними ничего не было – впрочем, для Метелкиной была недопустима даже мысль о неверности, не говоря уже о самой измене. Это казалось ей омерзительным, непозволительным, просто неприемлемым. Как и замужество с Марио, отъезд с дочерью в Италию. Что это за страна? Как там живут? Что у них считается правильным, а что неправильным? Как она бросит Юрика и оставит свою многочисленную родню? Так кардинально поменять место жительства для Авроры было все равно что выкорчевать из родной земли дуб, тот самый, испещренный зарубками, и воткнуть его в глинистую чужую почву.
Гарик, часто останавливаясь в гостинице (практически живя в ней), проводил с девушкой все свободное время, заменяя Авроре и брата, который у нее, как это ни странно, был и для которого она как бы и не существовала. Отца, который всю жизнь крутил романы с женщинами, пьянствовал и дебоширил. Подругу – Тамару Кравкину, которая, к слову сказать, все-таки вышла замуж за своего двоюродного брата Вовчика и, переехав к нему на Урал, родила сына Евгения. Все приходится говорить «к слову», «попутно» или «заодно» замечать, несясь мимо судеб самых разных людей – подруг, знакомых, врагов Авроры. А все почему? Чтобы не вносить в текст путаницы, не занимать драгоценного места книги и дойти-таки до счастливого (а может, несчастливого) конца романа. Ведь должен же быть у романа финал, не так ли? Посему автор рассыпается в извинениях перед многоуважаемым читателем и, лишь упомянув, что Аврорина подруга из швейного училища, которая жила в подмосковном городе Видное, оставив свою старшую сестру Нину и мать Евгению Павловну (в честь которой, собственно, и назвала своего первенца), вышла замуж за Вовчика и укатила жить на Урал, вынужден идти дальше. Каждый месяц Аврора получала от подруги печальное, полное обид и упреков в адрес родителей мужа письмо, на которое отвечала в тот же день, бросив все дела.
Итак, с Гариком Метелкина дружила так же, как в свое время с Тамарой. Только в отличие от Кравкиной, а теперь уже Груздьевой Гарик отличался искрометным юмором и был интересен как собеседник. Например, от него Аврора узнала, что знаменитые во всем мире египетские пирамиды возвышаются в пустыне не только ради красоты, а являются еще и гробницами фараонов. Она упивалась древней восточной поэзией, долго и наивно удивляясь, что читаемые Гариком четверостишия были сочинены до нашей эры.
– Надо ж как точно! Как будто вчера написано! – поражалась она.
Наша героиня открыла для себя Платона и Аристотеля, она упивалась романами Золя и Мопассана.
Это Гарик научил ее разбираться в духах, в драгоценных и полудрагоценных камнях, именно от него, от гинеколога, работающего по совместительству стоматологом (а может, наоборот), она узнала, что в мире существует масса дамского белья, призванного, помимо утепления, соблазнять, очаровывать и кружить головы мужчинам.
В беседах с Гариком не существовало запретных тем – они разговаривали обо всем на свете: от египетских пирамид до трусов.
– Так дать трусы? А? – кричал он, стоя возле женского туалета.
– Ну на время... И если только новые, – отозвалась Аврора.
Через пять минут она получила запечатанную коробочку с изображением полуголого, загорелого мужчины. Распечатав ее, Аврора развернула темно-синие плавки с белой полоской сбоку.
– Надо же! У Метелкина таких нет! – удивилась она и, нацепив обновку, вышла в коридор.
– Ну как? – поинтересовался Гарик.
– Нормально, только велики.
– Ой! Аврорка! Смотри не потеряй! А то ведь в самый ответственный момент... – И доктор хотел было рассказать Авроре страшную историю о том, как с нее слетают трусы, но та не дала ему и рта раскрыть.
– Гарик! У тебя трусов для меня не хватит! Лучше помолчи! – И она, хохоча на весь коридор, помчалась к своей стойке. Аврора вспомнила, как в детстве, когда они с отцом и покойной бабушкой Авдотьей Ивановной ходили в баню, на обратном пути та потеряла свои зеленые сатиновые трусы в красный крупный горох, похожие на раздутый попутным ветром парус мачты.
В тот вечер, ближе к ночи, после того как Аврора расселила делегацию из Польши, Марио подошел к ней и посмотрел так печально, с такой безысходной тоской в глазах, будто ему только что вынесли смертный приговор.
– Марио, ты прости меня! Прости, что так получилось!.. Я не ожидала... И перед родителями извинись... И кулон, кулон! Возьми! Он не может мне принадлежать! Он не должен уйти из твоей семьи!
– Нет. Ты такая девушка! Такая! Ты от всего отказываешься. От кольца отказалась, и от кулона хочешь... – с болью проговорил Марио почти без акцента. – Это ведь подарок от сердца. Как можно пренебрегать подарками? Это нехорошо.
– Но мне неудобно!
– Нет, нет. Пусть это одно останется. И будет обо мне напоминать. А то ты совсем меня забудешь.
– Что ты, Марио! Я о тебе никогда не забуду! Никогда! – клятвенно воскликнула Аврора.
– Мы завтра уезжаем...
– Как? И родители?
– Да-да. И я, и мама, и папа. Все. У вас принято просить прощения, когда видишься с человеком последний раз. И я... Я хочу попросить у тебя прощения за все.
– Господи! Да за что же?
– Я не должен был... Не должен вмешиваться в твою жизнь. У тебя есть муж, и дочка, и семья. Я думал, что у нас, в Италии, тебе будет лучше, но ошибся, наверное. Просто... Просто... Аврора! Я просто люблю тебя больше всех на свете! Больше себя! – высказался он и снова вцепился взглядом в Аврору – именно вцепился, как люди, утопающие в болоте, находясь в состоянии крайнего страха и ужаса, цепляются руками за хрупкий, еще неразвитый ствол молодой березки. Марио тоже испытывал страх и ужас. В тот момент ему на самом деле (это не преувеличение) гораздо легче было пустить себе пулю в лоб, чем навсегда расстаться и больше никогда не видеть объект своей страстной любви. Он смотрел на девушку, пытаясь запомнить все ее изгибы, черты лица. Ее чувственные, не тронутые помадой нежные губы, большие, отчего-то печальные, будто вечно плачущие глаза – темные, с поволокой, почти черные, с небесно-голубыми, как небо у него на родине, белками, густые пшеничные волосы, по-простому затянутые в конский хвост на макушке, брови вразлет. И нос. Необыкновенный, с маленькой, почти неприметной горбинкой. Марио смотрел на нее, будто пытаясь сфотографировать Аврору в своем сознании на всю жизнь, чтобы, оставшись наедине с собой, доставать этот своеобразный «снимок» из сердца и разглядывать его со сладостной тоской и печалью.