Юность: удалить
Шрифт:
– Это твой девиз по жизни, Ламанский?
– С некоторых пор да. Но ты ведь не была против. Я не помню сопротивления.
– Сначала я просто впала в ступор. А потом подумала, что ты вроде как хороший парень.
– «Вроде как хороший парень», – передразнил Максим и тут же получил несильный удар кулаком в плечо.
– Ну ладно тебе!
– Я помню, ты ещё сказала мне, что уже поздно и нельзя среди ночи возвращаться домой, поэтому мы так и просидели на набережной до самого утра, пока не рассвело.
– Но ты же не думаешь, что меня бы не пустили домой? Я просто хотела побыть с тобой, дурачок.
– Что, правда?
– Конечно!
– Нет, – озадаченно ответил Максим и улыбнулся.
– Что ж, потешила твоё самолюбие.
Максим придвинулся к Кате вплотную и крепко обнял её. На улице уже начинало холодать, скоро нужно было идти домой.
– Как твоё самочувствие? – поинтересовалась Катя.
– Всё хорошо, здоров.
– Точно?
– Да, всё хорошо, – уверенно ответил парень, но тут же вспомнил о своих синяках и постоянных головных болях.
– Тебя никуда пускать нельзя, нашёл на свою пятую точку приключения. Ты знаешь, как я испугалась?
– Я не хотел тебе говорить.
– Думаешь, я бы не узнала? Нельзя скрывать такие вещи. Что за друг-то потащил тебя в этот клуб?
– Да есть там один, со школы, – ответил Максим, опустив глаза вниз.
– И что, он не мог остановить эту потасовку?
– Куда-то вышел, я не знаю.
– Максим, – покивала головой Катя и тут же поцеловала парня в щёку. – Береги себя, пожалуйста.
– Буду, – неуверенно ответил Максим. – Блин, холодает. Поехали домой?
– Поехали. Кстати, у меня родители до выходных в командировке, остаться не хочешь?
– Зачем остаться?
– Ой, ой, поговори мне ещё тут, – махнула рукой девушка и встала с лавочки.
– Классика жанра, прямо как в кино, – улыбнулся Макс.
Через полчаса ребята были дома. Ночь быстро опустилась на город и, казалось, даже укрыла своим теплом. Наверное, теплом всех этих желтоватых огней, горящих не только фонарями в окне, но и бликами на другой стороне города, вдалеке. Холодная темнота больше не имела власти, не могла пробежаться мурашками по их телам и вынудить куда-то уехать, спрятаться в более тёплом месте. Им было просто хорошо вдвоём, и ничего уже не могло этому помешать.
Максим стоял у окна и задумчиво смотрел вдаль – то ли на замерзший городской пруд, то ли куда-то ещё. Глаза его были открыты и совсем не моргали, а в глубине зрачка теплился огонёк отражений. Катя спала. В комнате было совсем темно. Едва слышно тикали настенные часы, которые девушка привезла из Стокгольма, когда ездила туда с родителями прошлым летом. Казалось, время остановилось, и ничего в целом мире не могло быть лучше этой минуты. Парень вернулся в постель, чувствуя мимолётную ненависть ко всему, что могло бы разрушить их с Катей любовь. Деньги, политика, экономика, страна, планета, Вселенная, эта горькая луна за окном, этот воздух, что разделял их на каких-то несколько сантиметров – всё казалось враждебным и ужасающим. Но ещё более страшным среди всего этого казалась… память.
– Ты чего? – неожиданно и тихо спросила, проснувшись, Катя, глядя на смотрящего в потолок Максима и его, словно каменное, лицо, отражающее очень слабое сияние луны за окном.
– А? Просто задумался.
– О чём? Расскажи, – попросила девушка и плотнее прижалась к парню.
Максим несколько секунд молчал, словно подбирая слова, прежде чем начал говорить.
– О том, что в современном сумасшедшем мире рядом каждому из нас давно уже нужен не человек, у которого тоже есть
– Ваниииль! – заулыбалась Катя.
– Ванильно, как же. Но знаешь, у нас в жизни давно не было ничего ванильного, даже банального. Всё стало так сложно, а самое главное – лживо и противоречиво. Все слишком много из себя мнят и придают слишком большое значение тому бесполезному и провокационному, что происходит вокруг. Нас так много – во всех смыслах, но мы такие, блин, мелочные…
– Да кого это волнует? Все живут в этом, живут этим. И вообще: когда ты часть массы, над тобой смеются все те, кто, как им кажется, вырвался из неё. А когда ты тоже вырываешься, тебя постепенно подавляет уже другая масса. Всё это рвение… Кажется, что оно бесполезное.
– Да, ты права, – вздохнул Макс. – Нам нужно… Нужно… Остановиться. Оглянуться вокруг. Ведь люди, которые могут спасти нас от всего этого, всегда рядом. Да, все только и твердят: «будь собой», «забей», «не парься» – но что это, что такое «будь собой»? Где здесь я? Я вижу себя только как отражение всего вокруг; всего, что я впитал из этого мира. И даже когда все говорят «будь собой» – это же говорят не они, а тоже их отражение, отпечаток мира. Хрень какая-то. Такое ощущение, что нет ничего настоящего. И чтобы его найти, нужно просто остановиться.
– Мы не умеем останавливаться, у всех есть эти амбиции, эта дурацкая призрачная мечта. Как правило, очень приземлённая.
– Да. Зато почти всегда достижимая, в отличие от… – начал парень и снова задумался.
– От чего?
– А?
– Достижимая, в отличие от чего?
– Да я просто… Задумался.
– Заболтался ты! Давай спать.
– Давай.
«Неужели я всё ещё могу быть счастливым… Неужели я всё ещё умею быть счастливым?» – подумал Максим и обнял Катю крепче, словно боясь поверить в хорошее, боясь поверить самому себе. На улице зашуршал дождь.
–
За час до этого, пока ещё не было дождя, Павел вышел из своей квартиры в подъезд и прошёл шесть этажей вверх. Девятый этаж отделяла от крыши небольшая железная техническая лестница и горизонтальная дверка, на которой висел большой амбарный замок, уже очень давно сломанный и лишь создающий видимость закрытия. Приложив небольшое усилие, парень распахнул дверку и выбрался на грязную крышу, отряхивая руки.
Девятиэтажный дом, в котором жил Павел, был одним из самых высоких на их старой улице – мрачной, разбитой и словно притаившейся за сырыми арками, но расположенной аккурат за центром города, – поэтому с крыши не было видно ничего, кроме чёрного неба, редких макушек тополей и бесконечной вереницы сияющих дорог и огней. Лето заканчивалось, в воздух прокрадывался едва уловимый вечерний холод, а в чистой вышине над головой, прищурившись, можно было разглядеть некоторые звёзды. Ростовцев прошёлся по крыше, пиная ногой небольшие кусочки смолы, и сел на привычное, наиболее широкое место на парапете, в самом углу здания.