Юность уходит в бой

Давыдов Илья

— Мне надо к комбату...

Выдавив эту нескладную фразу, я испугался: что обо мне подумает Георгий Михайлович! Но он даже не улыбнулся. Выйдя со мной в приемную, сказал:

— Пусть отвезут товарища, не ожидая отбоя. Военным нельзя опаздывать.

Пока мы шли по длинному широкому коридору, Димитров открывал одну за другой двери комнат, желая убедиться, все ли ушли в убежище. Возле одной двери он нахмурился: из комнаты слышался дробный стук пишущей машинки. Георгий Михайлович укоризненно посмотрел на секретаря:

— Еще раз проверьте

каждую комнату! Ни один человек не должен оставаться в помещении во время тревоги. Пустой героизм ни к чему.

Внизу меня ожидал смуглый подтянутый капитан. Димитров сказал ему с доброй иронией: [50]

— Это военный доктор. Ему некогда ждать отбоя. К тому же он обещал комбату! — Затем повернулся ко мне, улыбнулся и добавил: — Ну, желаю успехов!

Машина с пропуском на ветровом стекле птицей летела по улицам. Милиционеры в железных касках и военные патрули ее не задерживали.

И все же я опоздал. Бойцы уже пообедали и с песней возвращались в казарму.

— Опаздываешь? — крикнул Шестаков. — Ну ладно, поди поешь, а я в парикмахерскую.

В пустой столовой я торопливо проглотил застывшую свинину с чечевицей и вышел во двор. Среди тишины послышался нудный прерывистый гул. Странно: ведь диктор оповестил, что угроза воздушного нападения миновала. Я посмотрел вверх на хмурые низкие облака. Вдруг над зданием телеграфа из них вывалился большой и темный силуэт самолета. А через секунду раздался оглушительный взрыв. Мостовая вздрогнула, из окон посыпались стекла.

— Скорее, доктор! — крикнул подбежавший Саша Казицкий. — Павел Савосьевич... — Саша потащил меня за рукав на улицу. Губы у него дрожали.

Я знал, что заместитель командира второго батальона Захаров пошел вместе с Шестаковым в парикмахерскую. Сразу понял, что с ним случилось несчастье. И верно. На лестнице телеграфа, прижимая ладонь к боку, лежал капитан Захаров. Рядом валялась пробитая осколком полевая сумка. Над раненым уже склонился военврач Стрельников.

— Сумка спасла, а то бы... — сквозь зубы сказал Захаров растерянно и виновато. — Больно...

На улице Горького творилось невероятное. На проезжей части стояло несколько легковых автомобилей со опущенными скатами и побитыми стеклами. Возле диетического магазина, где недавно была длинная очередь, ползали и кричали десятки людей. На мостовой виднелись красные пятна.

К месту взрыва бежали люди и останавливались там, не зная, что предпринять. Около нас взвизгнула тормозами полуторка. С нее торопливо соскочили командир полка Иванов, военком Стехов, командир батальона Прудников, медицинские работники. Девушки-сестры были с сумками.

— Командуйте, доктор! — крикнул мне майор Иванов и посмотрел вдоль улицы. — Сейчас еще машины подъедут. [51]

Стехов посоветовал:

— Не устраивайте здесь перевязочных пунктов. Всех — на машины и в больницы... Перевязывать только тех, у кого сильное кровотечение. И тоже — на машины!

Автомобилей наехало много, грузовых и легковых. Милиционеры и бойцы останавливали их на соседних

улицах и направляли к месту происшествия. Милиционерами и шоферами командовала невысокая женщина с большими выразительными глазами. Это была жена майора Иванова, начальник районной госавтоинспекции Елена Давыдовна Сагирашвили. Так на забрызганной кровью улице неожиданно встретились муж и жена.

Через несколько минут все убитые и раненые были подобраны и отправлены в больницу. Из подъездов вышли дворники и стали приводить в порядок мостовую. Прудников и Шестаков, разделив бойцов и медработников на группы, приказали обойти телеграф и квартиры ближайших домов.

Взрыв тяжелой бомбы вызвал много жертв. В течение часа мы обходили квартиры и делали перевязки раненым. Позже узнали, что такие же фугаски немецкий самолет сбросил на Большой театр, на трамвайную остановку у Ильинских ворот и на угловое здание Центрального Комитета партии. И оттуда автомашины увезли десятки пострадавших.

* * *

Незадолго до Октябрьского праздника бойцы нашего полка принимали военную присягу. Едва закончилось это торжество, как за решетчатым забором, окаймляющим двор Литературного института, послышался лязг гусениц. К площади Пушкина двигались танки. Прямо с фронта пришли они на ночную тренировку перед парадом. Несколько ночей подряд ходил на такую же тренировку и сводный полк нашей бригады под командованием майора Иванова.

Мы не знали точно, состоится ли парад. Дело в том, что воздушные налеты на Москву участились. Отдельные самолеты противника прорывались к городу, бомбили жилые дома и сбрасывали листовки с угрозами, что утром 7 ноября по Красной площади будет нанесен удар с воздуха. Но все мы страстно хотели, чтобы парад состоялся. [52] Сергей Трофимович Стехов заявил, что он будет равнозначен подвигу, что на торжественную Красную площадь будет смотреть весь мир.

Вечером накануне праздника бойцы собрались у репродукторов. Во всех комнатах института и в коридорах, где висели динамики, установилась тишина. Слушали трансляцию торжественного заседания, посвященного двадцать четвертой годовщине Октябрьской революции. Казалось, оно происходит совсем близко, в одной из соседних комнат. Доклад товарища Сталина выслушали от начала до конца, не пропустив ни слова.

А поздней ночью, после тренировки на Красной площади, батальон, несмотря на воздушную тревогу, не ушел в убежище. Бойцы и командиры чистили оружие, пуговицы и пряжки на ремнях. В третьем часу утра неожиданно раздалась команда:

— Отбой! Ложиться спать! Парада завтра не будет.

Все, разочарованные, разошлись по своим местам. Но часа через три раздались громкие команды старшин:

— Подъем!

Поправляя ремни на шинелях, бойцы строились и чуть слышно переговаривались:

— Может, на парад?