Юность уходит в бой
Шрифт:
Заглянул в институт. Там царило непривычное запустение. Но секретарь парткома Мария Утевская оказалась на месте. Она — хирург, так же, как и Клава, наш бывший преподаватель. Здесь же встретил Валентину Васильеву и Валентину Добрынину. Обе они давали мне и Вере рекомендации, когда мы вступали в кандидаты, а потом в члены партии. Женщины обрадовались моему приходу.
— Институт эвакуируют из Москвы, — с горечью произнесла Утевская. — Как не хочется уезжать... Ведь мы ни за что не сдадим Москву! А кое-кто уже паникует.
В сознании вновь всплыл неприятный осадок от разговора с Клавой. Я рассказал о встрече
— Надо вызвать ее, поговорить, — нахмурилась Утевская. — Валентина, вызови ее.
Утевская вышла меня проводить. Мы шли по длинному гулкому коридору, и я всем существом чувствовал, что этой спокойной женщине, хирургу с твердой рукой и секретарю парткома, не по себе. Она словно хотела, но стеснялась о чем-то спросить. В ее умных глазах блестели слезы.
— Так не хочется из Москвы! — повторила она. — Хотя бы оставили в клинике, ведь хирурги нужны. А секретаря парткома можно снова избрать. Ну скажи, зачем я поеду? Одна. Муж на фронте... — И вдруг не выдержала: — Слушай, Илья! Присматривай за Володей. Он ведь еще ребенок, только десятилетку закончил... А я и не пыталась его удержать. Прошу тебя, он совсем беспомощный мальчик!
Володя? Ах, да! Как же я сразу не рассказал Марии о нем? Есть у нас в батальоне скромный, спокойный юноша... Глаза у него точно такие же, как у матери — секретаря парткома Марии Утевской.
Я медленно побрел по городу. Опять всюду мелькали плакаты «Родина-мать зовет!».
Дорогой секретарь Мария Утевская! Мог ли я знать тогда, какую страшную весть потом принесу тебе о Володе?! Для тебя это будет вторым ударом: к тому времени ты уже потеряешь и мужа.
Чудесный товарищ Валентина Васильева! Знал ли тогда я, что пройдет время — и ты пришлешь моей матери такое хорошее письмо обо мне, пришлешь в самый трудный для нее час, когда погибнет мой старший брат, а я потеряю возможность писать родным...
Я взглянул на часы. Надо было спешить к своим ребятам — солдатам первого батальона. Война!..
* * *
С фронта приходили плохие вести. Враг приближался к Москве. Распространялись панические слухи, один нелепее другого. Против них были бессильны контрольно-пропускные пункты и многочисленные «секреты», расставленные в лесу. Эти слухи будоражили воображение молодых бойцов.
15 октября комбат провел совещание сержантов, а военком созвал комсоргов. После ужина состоялось партийно-комсомольское собрание. [34]
Обзор положения на фронтах сделал военком Шаров.
— Как видите, — сказал он, заканчивая выступление, — Волоколамск, Клин, а тем более Солнечногорск в наших руках, и дальше враг не пройдет. Наша первейшая задача — лучше овладевать воинским мастерством, быть в постоянной боевой готовности. Вторая, не менее важная, задача — разоблачать вредные слухи, бороться против паники...
— Это не паника, товарищ военком, — заявил сержант Михаил Егорцев. — Красноармейцы усвоили первую истину: солдаты должны учиться. Но есть и вторая истина: солдаты должны воевать! Мы не можем быть спокойными, когда враг подходит к столице. Многим кажется странным, что в такой тревожный момент нас не посылают на фронт.
Сержант Егорцев сказал
— Когда на фронт? Немцы движутся на Москву, а мы сидим!
Что я мог им ответить? Пришлось повторить сотни раз слышанные слова:
— Всему свое время. Медики, как и солдаты, должны учиться.
Утром на стенде возле столовой появилась сатирическая газета. Карикатуры гневно бичевали фашистов и звали бойцов в бой. На одной из них был изображен согнувшийся в три погибели гитлеровский горе-завоеватель в женском одеянии. Стихотворная подпись гласила:
О дамском трико и пище вороньей в предстоящем зимнем сезоне.
Столпившиеся у газеты красноармейцы от души хохотали. Пока они только так могли выражать свое презрение к врагу. Добровольцы еще не знали, что лозунг «Солдаты должны учиться!» сменится сегодня боевым девизом «Солдаты должны воевать!».
Едва личный состав батальона успел пообедать, как прозвучала властная команда «В ружье!». Красноармейцы бросились к оружию. Старшины торопливо роздали [35] патроны, по две ручные гранаты и по пакету с неприкосновенным запасом продовольствия.
К санитарной части подъехала грузовая автомашина. Я невольно взглянул на отрывной календарь; 16 октября 1941 года... Сорвал листок и сунул в карман гимнастерки. Проверил партийный билет — на месте.
Над пустеющим городком сгущались сумерки. Пошел мелкий холодный дождь. Потом снег. Липкий и неприятный. [36]
В секторах обороны
Есть дом в Москве, в котором я живу... С. Островой
Куда нас повезут — этого никто в точности не знал, даже, может быть, и сам командир батальона. А пока мы шли к платформе Зеленоградская. На скользкой дороге бойцы то и дело спотыкались, взмахивая руками. Слышалось глухое звяканье металла.
Длинный силуэт эшелона возник перед нами неожиданно. Вагоны электропоезда словно прижались к платформе. А когда закончилась суматошная погрузка, Николай Худолеев сокрушенно сказал:
— Ребята! А вагоны-то не у той платформы стоят.
Бойцы притихли. Верно: вагоны стояли возле правой платформы, если смотреть на нее со стороны Москвы. Значит, поедем на север? В ответ послышался голос Егорцева:
— Дальше Загорска не увезут!
Политрук был прав: дальше Загорска электропоезда не ходили. Но все равно мы, видимо, поедем не в ту сторону, куда стремились. Словно подтверждая нашу грустную догадку, вагон вздрогнул и медленно пополз на север. Но вскоре поезд внезапно остановился, затем тихо двинулся в сторону Москвы. Настроение у всех сразу переменилось. Красноармейцы, не сговариваясь, закричали «ура». Потом в дальнем углу нашего вагона затренькала гитара, послышался приятный басок Рождественского. Однако не прошло и минуты, как голос солиста-гитариста потонул в слаженном хоре. Вася Юдичев запел [37] любимую батальонную песню. Ее подхватили другие бойцы, дружно повторяя припев: