Юность уходит в бой
Шрифт:
Третьим был лейтенант Иван Егорычев, сельский учитель из Улемля, Жиздренского района. Окончив перед войной Киевское пехотное училище, он воевал, попал в окружение. Потом пробрался в родную деревню и, убедившись, что фронт уже далеко, принялся отыскивать партизан, пока не встретился с медведевскими разведчиками...
— А где сейчас ваш отряд? — спросил повар.
— В Калуге отсыпается, — засмеялся Садовников. — А нам в Москву не терпелось. Упросили Медведева. Нам без еды нельзя: разведка! Хотели разведать, как вы тут кормите, на Большой земле? У нас
Он так и сказал: «У нас». «У нас» — это там, в тылу.
А здесь, на Большой земле, Николай Садовников и его товарищи наслаждались отдыхом и немножечко рисовались. Мы хорошо понимали их. Вернуться к своим — большая радость. [115]
Отряды идут за линию фронта
Мир этот твой — не иди ж обратно... Твой это лес... Это твой овраг... Э. Багрицкий
Наступление наших войск продолжалось. На центральном участке Западного фронта мы овладели несколькими городами, в том числе Козельском и Калугой...
Однако к середине января общий темп наступления снизился. Видимо, войска устали. Теперь и наши, уже обстрелянные, бойцы иными глазами смотрели на карту с флажками. Они заметили, что фронт 10-й армии, которая освободила Козельск и блокировала Сухиничи, сильно растянулся.
— Наверное, и в немецкой обороне полно дырок, — сказал однажды Олег Черний. — Самое время перебираться во вражеский тыл.
То, что в ближайшее время нам придется выполнять эту задачу, уже не являлось секретом.
По возвращении в Москву мне с помощниками сразу же пришлось заняться осмотром бойцов лазнюковской роты.
Все солдаты заметно возмужали, повзрослели. И все-таки при подходе к моему столу многие волновались. Побаивались, как бы «по здоровью» я не исключил кого-либо из списков формируемого отряда.
Валерий Москаленко давно снял гимнастерку и во время осмотра стоически переносил холод. Валерий был здоров. Но я все же задал обязательный вопрос:
— Жалобы есть?
— Что вы, что вы!
— Можете одеваться. [116]
Валерий медлил. Я не сдержал улыбки, заметив, как он, высунув голову из ворота гимнастерки, словно студент на экзамене, смотрел то на меня, то на командира роты, пытаясь угадать по лицу, какую ему поставили «отметку». Хитровато сощурившись, старший лейтенант Лазнюк сказал:
— Одевайтесь, пойдете.
К столу шагнул Николай Худолеев.
— Тоже пойдет. Боксер и снайпер, — заключил командир.
Один за другим бойцы подходили к столу — Соловьев, Паперник, Лягушев, Захаров. Против фамилии каждого я писал по-латински «здоров», а старший лейтенант Лазнюк давал свою аттестацию:
— Орел! Можете одеваться.
Дешин был немного бледный, и я задержался
— Кожа у меня такая... — взмолился боец. — Вы же знаете!
— У него частенько случается так, — подтвердил военфельдшер Молчанов.
— Ну вот, и военфельдшер знает! — обрадовался Евгений.
Лазнюк, сдерживая улыбку, посмотрел на своего военкома Михаила Егорцева.
— Дешин не подкачает, — сказал Михаил. — Он отлично действовал против танков. К тому же туляк. А туляки — народ стойкий.
Молчанов что-то записал в блокнот. Я назначил его в лазнюковскую роту. Петрушину неожиданно для меня перевели в роту Горбачева.
Прудников, Шаров и Шестаков подгадали прийти к осмотру командиров — младшего лейтенанта Слауцкого, лейтенанта Лаврова и старшины Бойченко...
Вечером в казарме зазвучали песни. Потом Гудзенко читал стихи — Маяковского, Багрицкого, Киплинга. Как-то многозначительно прозвучали слова:
Отряд, не внесенный в списки, Ни знамен, ни значков никаких, Разбитый на сотни отрядов, Пролагающих путь для других...
Эти стихи писались, конечно, вовсе не о партизанах. Но они, как говорится, оказались к месту, прозвучали [117] символично. Имена добровольцев, которые пойдут во вражеский тыл, уже были известны. Их заявления лежали в ЦК комсомола, в папке инструктора Гриши Егулашвили... На рассвете роты старшего лейтенанта Лазнюка и капитана Горбачева отправились к линии фронта. Я успел лишь крепко пожать руку Семену Гудзенко и военфельдшеру Саше Цениной. Соскочив с машины, ко мне подбежал Асен Драганов. Тяжело было прощаться с ним.
— А я где-то в тайниках души еще надеялся попасть в Болгарию, — признался Асен. — Встретите Стеллу Благоеву — передайте большой привет. И Вере тоже. После войны встретимся в свободной Болгарии!
Вскоре я узнал, что из первого полка на задание в тыл противника ушел отряд старшего лейтенанта Бажанова. Да и в нашем полку продолжались сборы. Прудников и Шестаков комплектовали свои отряды.
Стало похоже, что и мне пора собираться вместе с ними. Меня вызвали в штаб бригады. Кроме наших командиров там оказались и незнакомые люди. Беседа длилась недолго. Спросили о настроении, о самочувствии. Я ответил, что врачу жаловаться на здоровье смешно, а настроение — как у всех: готов к любому заданию. И поспешно добавил:
— Имею разряд по лыжам.
— Вот и отлично, — сказал полковник Орлов. — Пока вы свободны.
Я вышел, чувствуя, как хорошо застучало сердце.
Стехова и Шперова в штабе не оказалось. Они выехали на фронт с ротами Лазнюка и Горбачева.
У нас стало заметно тише. Полк отдавал солдат: у птенцов выросли крылья.
Через несколько дней меня вызвали в штаб.
— Вам надо срочно выехать в расположение наших отрядов, — сказал озабоченный майор Иванов. — Ранен военком бригады Максимов. Комбриг приказал доставить его в Москву, если возможно, или в ближайший госпиталь. Смотря по обстановке. Встретите там Стехова или Шперова — решите с ними.