Юные годы медбрата Паровозова
Шрифт:
Да тут еще завуч Анна Аркадьевна заходила, смотрела на эту идиллию, в недоумении пожимая плечами.
– Жора, ну что ты со студентом здесь сидишь, чаи гоняешь? – строго начинала она. – У него, между прочим, сейчас анатомия!
– Ань, – не менее строго отвечал Георгий Эдуардович, показывая мне кулак, чтобы я не вздумал убегать. – Запомни! Моторов одно, а анатомия – совсем другое!
Женат Георгий Эдуардович был на известной в то время молодой актрисе, которая обладала выраженной русской, но немного холодной красотой. Поэтому она всю дорогу играла Снегурочек и прочих ледяных внучек. Кроме
– Вот, посмотрите на мою благоверную! – с гордостью говорил он. – Только, чур, не тырить!
Самое интересное, никто не удивлялся, почему такая красавица стала его женой.
А Люба Мазутина нашего фармаколога сразу невзлюбила. Заявила для начала, что у нее бронхит, и каждый раз устраивала дикие вопли по поводу раскрытого окна, лишив Георгия Эдуардовича традиционного перекура во время занятий. Потом разоралась, что и кофе пить при студентах неэтично.
– Вы, – сказала Люба, – еще шашлык при нас есть начните, чего стесняться!
Георгий Эдуардович потихоньку начал звереть.
Ну а затем она написала, как всегда у нее водилось, во все инстанции, что вместо того, чтобы давать знания по такому, безусловно, важному предмету, как фармакология, преподаватель только тем и занимается, что рассказывает двусмысленные истории из своей личной жизни и хвастается молодой женой. И вдобавок распространяет среди студентов ее многочисленные фотографические портреты, которые являются, по сути, настоящей порнографией.
Поднялся жуткий хай, и в результате нашей группе фармакологию стал читать невероятно занудный Андрей Федорович по кличке Эфедрин. Мы все считали, что на этот раз Люба переборщила, и попытались устроить ей обструкцию, но ее это мало трогало. Она праздновала победу.
И когда Георгий Эдуардович заглядывал из коридора в приоткрытую дверь аудитории, вероятно пытаясь определить, где он сейчас должен вести семинар, Люба, легкомысленно покачивая ногой и вперив в него насмешливый взгляд, подмигивала:
– Георгий Эдуардович, зайчик, ну что же вы! Заходите, смелее!
Георгий Эдуардович скрипел зубами, наливался кровью и спрашивал с ненавистью:
– Мазутина, у тебя все с мозгами в порядке? Какой я тебе зайчик!
Люба с мягкой улыбкой, продолжая болтать ногой, отвечала радостно:
– Какой? Беленький такой, с ушками. А с мозгами у меня-то все в порядке, а вот насчет вас не поручусь!
Георгий Эдуардович, понимая, что ввязываться в дискуссию с Любой себе дороже, лишь бессильно рычал и сильно хлопал дверью.
Иногда мы с ним напивались. Происходило это так. Он вызывал меня, обычно с последней пары, заводил в укромное место, вручал объемистую сумку, раскрывал бумажник и, протягивая рубль, говорил:
– Значит, так, Моторов, вот тебе рубль, быстро беги в магазин и купи что надо. Бутылку водки, бутылку сухого, бутылку крепленого. На закуску сыра там, колбасы, венгерских огурцов-помидоров
И, очень довольный собой, с хохотом, выждав паузу, протягивал уже из другого бумажника крупные купюры.
У него действительно было два бумажника. Один – для мелких купюр, другой – для крупных. Причем денег было в обоих кошельках стабильно много, что меня всегда удивляло. Зарплата у преподавателя в медицинском училище была небольшая.
Я часа два бегал по магазинам, затем возвращался и передавал нагруженную сумку секретарю директора Тане. Вечером, когда училище пустело, мы закрывали дверь на замок и приступали. В приемной директора Таня с подругой накрывали на стол и приглашали нас с Георгием Эдуардовичем. Начинались наши вечерние посиделки вчетвером.
Говорил почти всегда один Георгий Эдуардович. Ему здорово удавались миниатюры – причем такие, с которыми по понятным причинам он не мог выступить перед всеми студентами. А еще его коньком был жанр матерного анекдота. Во время перекуров он подкалывал себе инсулин.
– Жить нужно весело, Моторов! – подмигивая, говорил Георгий Эдуардович, доставая шприц из стерилизатора. – Вот мне осталось-то всего ничего, лет десять, не больше!
Он ошибся ровно вдвое. Его не стало через пять лет.
Ну понятно, что с таким весельем уж точно было не до того, чтобы учить фармакологию. А когда семинары начал вести Эфедрин, я и вовсе перестал посещать данный предмет. Видимо, в знак протеста.
И тут перед летней сессией выяснилось, что я по фармакологии не аттестован. Быть неаттестованным еще хуже, чем иметь двойку. Но, говоря начистоту, предмета я не знал. До экзамена оставалось всего несколько дней.
Георгий Эдуардович каким-то образом прознал о моих неприятностях и сам тогда поймал меня в коридоре.
– Знаешь, Моторов, чем хороший студент отличается от плохого? – спросил он. И продолжил: – Хороший студент подгонит тачку к дому преподавателя и отвезет его с ветерком на экзамен. И получит заслуженную пятерку в зачетку. А плохой будет над книгами чахнуть, зубрить, чтобы в лучшем случае жалкую тройку заработать!
Мне не надо было намекать дважды. Утром перед экзаменом я сидел в такси перед подъездом дома, где жил Георгий Эдуардович.
– Сегодня экзамен буду принимать у одного Моторова! – объявил он с порога в ответ на радостный визг нашей группы.
Затем подошел к столу, за которым сидел обалдевший от такого визита Андрей Федорович. Сгреб у того часть билетов и присел рядышком, насколько позволяли его полтора центнера.
– Ну что, двоечник, тяни! – расхохотался он, поглядев на часы. – Да, и вот что, тому, кто отвечает без подготовки, я всегда ставлю на балл выше!
Ну я и пошел без подготовки городить такую ересь, что у подслушивающего флегматичного Эфедрина очки запотели. Даже Георгий Эдуардович проникся.
– Так, все, достаточно! – махнул он рукой, прерывая мой поток красноречия. – Выпиши мне атропин в инъекциях.