Шрифт:
Три страсти безраздельно владели Юрием Анненковым: искусство, коллекционирование знаменитостей и женщины. И если две первые он удовлетворял открыто, то о третьей предпочитал помалкивать.
Он невредимым прошел через все события тревожной эпохи, состоялся во всех видах творчества, какие выбирал, и при парадоксальной внешней неказистости был героем
К мемуарам под названием «Дневник моих встреч», впрочем, у современников имелся большой критический счет: Анненкова обвиняли в лукавстве и приукрашивании, в жонглировании фактами и датами, выпячивании своей роли и присвоении чужих воспоминаний. Однако они действительно художественное произведение. А люди, которых Анненков запечатлевал на бумаге кистью, пером или литыми буковками пишущей машинки, были действительно живой историей.
Это началось с самого детства. В конце концов – даже родиться Юрию повезло в семье примечательной. Отец Павел Семенович, потомственный дворянин, был родом из тех самых Анненковых: родственник декабриста и первого издателя Пушкина. Представление о свободе он впитал с пеленок, в юности закономерно вошел в «Народную волю», тесно сдружился с Александром Ульяновым и Верой Фигнер (ее фотография с нежной дарственной надписью будет потом стоять на почетном месте в доме Анненковых, а сама знаменитая бомбистка, гостившая у них после выхода из заключения, улыбчиво спросит Юру: «Слышала, вы уже революционер?»). За организацию студенческих беспорядков был сослан в Сибирь, затем переведен в Петропавловск. Там женился на Зинаиде Александровне Маковой – родители ее тоже были революционерами: мать сидела в Петропавловской крепости, отец прошел сибирскую ссылку. В браке родилось пятеро детей. Второй по старшинству, Юрий, при крещении названный Георгием, появился на свет одиннадцатого июля 1889-го. Жизнь ссыльного, пусть и из благородных, подразумевала переезды, так что ранние годы Юрия прошли в Самаре. Там Павел Семенович служил в страховом обществе и упрямо поддерживал связи с неблагонадежными. Среди них был и Владимир Ульянов-Ленин. Спустя годы, в 1920-м, вождь, узнав о смерти давнего знакомца, назначит пенсию Зинаиде Александровне – как вдове революционера, даром что Павел Анненков Октябрьскую революцию не принял категорически.
Это была типичная интеллигентская семья – к книгам, выставкам, музыке, театру детей приобщали с малых лет. Возможностей прибавилось, когда Павлу Семеновичу позволили вернуться в Петербург: первой картиной, которую увидел в своей жизни Юрий Анненков, были васнецовские «Богатыри», выставленные в Академии художеств.
Спустя три года очередной, казалось бы, драматический поворот – новая высылка отца из столицы за подпись под коллективным письмом в защиту манифестантов – обернулся впоследствии поистине судьбоносными возможностями. В 1901 году Павел Семенович переехал в недавно построенный дачный дом в финском поселке Куоккала, куда к нему на лето приезжала жена с детьми. Куоккала
С Горьким он подружился в одиннадцать лет и с энтузиазмом принимал учас тие во всех развлечениях, затеянных Алексеем Максимовичем. Городки, казаки-разбойники, переодевания в индейцев или пиратов, французская борьба, которую писатель всегда судил самолично и давал участникам прозвища. Однажды чудом успел спасти Юру, получившего кличку Гроза Финляндии, когда противник придушил его до потери сознания.
Несколькими годами позже Юрий не без влияния Горького и отца увлекся романтикой подпольной борьбы. За что и пострадал: серия политических карикатур в рукописном журнале обернулась исключением из гимназии. Горький его похвалил: мол, эдак Юра и в «университет» попадет скоро. Пояснив, что под университетом подразумевает одиночную камеру.
Этого не случилось. А с Алексеем Максимовичем жизнь сводила еще не раз: в предреволюционном Петербурге, в трудное время военного коммунизма и в солнечном Сорренто. Анненков будет иллюстрировать книги старшего друга, а его портрет Горького станет одним из самых известных и «живых».
Но все это позже. Пока же нужно было думать о будущем, и Юрий выбрал юридическую карьеру. Правда пришлось сдать выпускные экзамены для получения аттестата. Ему вновь повезло – попечителем округа в Петербурге в то время был Иннокентий Анненский. В его присутствии Юрий позорно завалил математику, следующий экзамен – латынь – был уже проформой. Однако на нем Анненков и зачитал собственный перевод Овидия, и знаменитый поэт так впечатлился, что переправил единицу за математику на тройку с минусом, обес печив юноше право поступления в университет.
Ах, что за прекрасные времена настали! Юридическая премудрость, правда, в голове не помещалась, зато увлекали параллельные занятия в художественной мастерской, где однокашником Юрия был Марк Шагал. Студенты бредили тогда Блоком, читали его стихи ночи напролет на пирушках. «Незнакомка» была у всех на устах, молодежь, спешившая по вечерам из Театра Комиссаржевской, где гремели пьесы Метерлинка и Ибсена в постановке Мейерхольда, в пивные и кабачки, то и дело наталкивалась на проституток. «Девочка» Ванда у ресторана шептала юнцам: «Я уесь Незнакоумка. Хотите ознакоумиться?», «девочка» Мурка просила: «Угостите Незнакомочку. Я прозябла!», а «девочки» Сонька и Лайка с черными страусовыми перьями на шляпах улыбались: «Мы пара Незнакомок, можете получить электрический сон наяву. Жалеть не станете, миленький-усатенький!» Их «зеленый» клиент Юра Анненков и мечтать не смел, что однажды подружится с Блоком и Мейерхольдом и будет иметь самое непосредственное отношение к Театру Комиссаржевской.
Конец ознакомительного фрагмента.