Юрий Долгорукий (Сборник)
Шрифт:
Каждая книга ценилась больше чем на вес золота: одна осьмушка пергамента равнялась стоимости пятидесяти здоровых пленённых рабов на киевском торге. Да столько же стоила переписка этой осьмушки…
Об этом бродяга не знал. Он просто со злобой отбросил книги и перешёл ко второму ларю, покрытому тканью. Но не успел сорвать с ларя цветастую ткань, как сбоку что-то мелькнуло. Сыч увидел под низким навесом смуглого сарацина.
Страдающий лихорадкой в холодной, чужой стране, араб был худ и недужен. Но он увидел в учане вора и, верный Даниле, крался теперь к бродяге, как рысь к перепёлке…
Сыч выхватил нож и
Араб пригнулся, готовясь прыгнуть. Сыч сам рванулся ему навстречу. Он сшиб араба на войлок, постеленный под навесом, зажал ему рот ладонью и сильно, с привычной точностью ударил под вздох ножом.
Дождавшись, когда прижатое к войлоку тело обмякнет, Сыч медленно вытянул нож из груди сарацина, оправил своё помятое платье и, пятясь, двинулся вон из ладьи.
У самой кормы, обращённой к реке, никогда не дремлющее чувство опасности заставило Сыча испуганно обернуться. То, что бродяга увидел, повергло его в смятение: неслышно скользя вдоль учан, к ладье подплывал челнок. В челноке, не спуская с Сыча напряжённого, явно враждебного взгляда, сидел загорелый кудрявый парень. В его ногах, обутых в новые лапоточки, на дне челнока стоял туес, а на искусно сделанной крышке туеса лежал самодельный маленький самострел…
Во враждебных намерениях незнакомого парня Сыч не мог сомневаться: для этого он был достаточно сметлив. Должно быть, парень видел, как Сыч убил сарацина, и вот теперь подплывал к ладье для свидетельства и расправы…
Бродяга прикинул: что делать? Скакать из ладьи в ладью, чтобы выйти на берег? Парень достанет стрелой. А не достанет, так всё равно на берегу поймает Улеба. Сидеть в учане и отбиваться? Опять не минешь ухватистых рук Улебы, а там уж - прощай, голова, катись подальше от тела! Нырнуть с учаны, чтобы уплыть? Кудрявый дьявол на челноке любого пловца догонит! Так что же делать?
Ничего не сумев придумать, просто от неизбывного страха перед расправой, Сыч вдруг вскочил и, как зверь, завыл.
Сразу же от костров донёсся воинственный отклик: Радила тоже увидел челнок с неизвестным гребцом. И это спасло Сыча; гребец пригнулся, будто голос Радилы пронёсся над ним, как вражеская стрела, ударил веслом по воде и скользнул от учаны прочь.
На берегу забегали ратники.
– Лови-и-и его!
– свирепо кричал Радила.
– Это он, коробейник, помог бежать Святославу! За ни-им! В пого-ню-ю-ю…
Челнок стремительно нёсся, почти сливаясь с бурой, под цвет облаков водой.
Радиловы ратники скопом гнались за ним, путаясь в мокрых, густых кустах ивняка. Радила всё безнадёжнее, всё реже и глуше покрикивал:
– Стой! Лови-и-и! Коробейник тот самый! О-он!.. Сыч огляделся: о нём, как видно, забыли. Чего же стоять и ждать?
Бегло перекрестившись, он перегнулся через корму, глубоко и зябко вздохнул и скользнул в холодную воду…
Часть вторая. МОСКОВСКОЕ ПОРУБЕЖЬЕ
Глава IX. РЕКА
Были два брата в лесах - Радим
и
Соже, и появились радимичи, а Вятко
сел с родом своим на Оке, от
него и прозванье - вятичи…
После того как ратники мирно сошлись с ладейной охранкой на берегу у дымных костров, стоять в лесу да смотреть становилось для бежан не только бесцельным, но и опасным: ратники с берегов или воины с тех ладей - всё равно враги!
Даже странное появление челнока с одиноким гребцом, погоня за ним и крики не вызвали в сердце Страшко ничего, кроме мысли: скорее надо двигаться дальше! Уже давно ушли остальные бежане. Пора стороной вести и своих, податься глубже на север: там хоть не так опасно, как тут. Да, надо теперь быстрее шагать от этих опасных мест, таясь рязанских или смоленских дозоров, стороной обходя боярские вотчины и разбойничьи гнезда. Пора идти, а ежели надо, то и ползти по глухим дорогам, по мокрым лугам, по лесным опушкам: бежать, перегоняя толпы других голодных бежан, к восходу солнца, на край безвестной земли, на Юрьев далёкий Суздаль…
Страшко раздумчиво отошёл от сосны, взглянул ещё раз назад, за речную излуку, сказал Ермилке с Мирошкой: «А ну, пошли-ка, пока не поздно», - и двинулся в лес, к овражку, где бойко звенел ручей, а возле него таились бежане…
Остаток лета и осень они провели в пути. Брели на север восхода полями и поймами рек, по тропам и без дорог, боясь прохожего человека. Только раз кузнец и Мирошка отважились войти как-то ранним вёдреным утром в город. Это был небольшой городок, показавшийся после глухих дорог да лесов обширным и шумным. Дивясь богатству его торговища и теремов, поставленных над Окой, с жадностью глядя на недоступную им жареную и печёную снедь в обжорном ряду, они за бесценок продали торбу орехов и полный туес малины, собранные сообща в приокских лесах, купили хлеба, потом постояли на церковной паперти, надеясь на нищее подаянье, - с тем и вернулись назад, к своим.
– Не для нас селенья чужих князей, - окончательно решил Страшко, несытно наевшись хлеба да щей, сваренных из травы Демьяном.
– Добро хоть живыми назад вернулись. А то, слыхать, бывает и худо. Теперь нам надо идти борзее! Одно спасенье - добраться к Суздалю до зимы…
А зима была уже близко. Трава по утрам стояла вся в изморози, торчком, как сделанная из стекла; лужи затягивало ледком.
И вот перед самой зимой, холодным ноябрьским утром бежане пришли к реке Москве.
За тёмной стеной лесов река бежала неслышно и быстро, неся на себе неверные отраженья просторного, клочковатого неба. У берегов на воде светлели контуры жёлтых, по-осеннему сникших берёз и больших, взнесённых кверху, медового цвета, сосен.