Юрий II Всеволодович
Шрифт:
Монашек закрыл книгу. Симон выжидающе смотрел на княжича. Тот после недолгого молчания спросил:
— Отче снятый, а Георгий правда жил на свете?
Монашек при этих словах помрачнел ликом, но Симон не удивился, спокойно ответил:
— Он правда жил на свете и умер в триста третьем году от Рождества Христова. А от сотворения мира когда это случилось, а-а?
Юрий пошевелил губами, сосчитал:
— В пять тысяч восемьсот одиннадцатом.
— Истинно. А сколь лет с той поры минуло?
И опять быстро Юрий ответил:
— Восемьсот девяносто пять!
— Истинно,
Великий князь Всеволод и сын его Юрий ехали конь о конь во главе дружины, впереди них на значительном отдалении рыскали по обе стороны дороги приглядчивые и опытные в ратном деле лазутчики — разведывали путь, чтобы был он чист. Замыкали растянувшееся воинство три пары иноходцев для перевозки раненых и недужных, коли такие будут, и две телеги с оружием и броней для дружинников, которые покуда шли налегке. На телеге же ехал и поп Евлогий — на случаи, если надобно будет благословлять воинство на рать и, если потребуется, совершать горестный обряд отпевания.
Лошади шли уторопленным шагом, но не переходили на рысь, били копытами о заколодевшую от первых осенних заморозков землю гулко и размеренно. Ветер-листобол сносил с дубов последнюю летнюю одежку, гудел в верхушках сосен, взвихривал лошадиные гривы. Пока передвигались вдоль раменного леса, невозможно было и словом перемолвиться, но как занырнули в тускло и сумрачно подернутое туманом редколесье, то слышны стали даже слабые голоса синиц и стук неутомимых дятлов.
— Отец, а рязанцы — кто? Они — навроде дракона?
— Почему? Какого дракона?
— Коий кознодействовал в одном древнем городе, всех детей поедал…
— Откуда тебе это ведомо?
— Монашек по благословению батюшки Симона чел мне в церкви после исповеди.
— И что же, страшный был дракон?
— У-у… Огромный змей, голова точно свод, а пасть будто пропасть!
— Всех, говоришь, детей поел?
— Не всех, осталась одна царская дочка… Красавица… И как пришел ее черед, явился в город великий мученик и страдалец за веру Христову.
— Георгий?
— Ага. Он сказал Елизавете, так царскую дочку звали: «Не бойся, девица!»
— А она?
— Она?.. — Юрий замолк, вспомнив особенно понравившиеся ему слова: «Тебя умоляю, господин мой, уйди отсюда; я вижу приятный твой вид, и младость, и блеск, и красоту лица твоего и тебя умоляю, отойди отсюда скорее, чтобы не погибнуть жестоко». Благородство царской дочки-красавицы и ее восхищение Георгием умиляли Юрия, но признаться в этом вслух ему почему-то казалось стыдным, и он ответил только: — Она боялась, что он не сможет победить страшного гада.
— А он все-таки победил?
— Да, он велел царевне снять пояс и поводья коня, связать ими голову змея и влечь за собой в город, как все равно что овцу на заклание.
— Она так и сделала?
— Ага! Она вела его, радуясь и веселясь!
— Ну, вот и ты своим золотым поясом да наборной уздечкой
— А правда, какие они, рязанцы, страшные?
— Свирепый народец. Мы уж не раз с ними ратились. Недавно я отправил к ним посла, велел пригрозить: мол, если не вернете нам назад наши пять погостов на Оке, мы ваши земли начнем зорить. А они, подлые, что сделали?.. Они моего посла остригли — и голову и бороду, а для боярина нет больше сраму, чем дать бороду свою обкорнать… Да, обкорнали они посла моего — великого князя посла! — обкорнали, да еще велели ему передать, что они никого, кроме Бога, не боятся. Однако же поглядим ужо, так ли нет ли это?
— А как поглядим? Будем стрелять в них из луков и мечами рубить?
— Может, и не придется этого делать, постращаем только.
Это Юрию понравилось, он заметно повеселел, стал иногда пришпоривать своего Ветра, тот ускорял шаг и выходил на голову, а то и на всю шею впереди коня великого князя. Отец на это не сердился, но сказал:
— Прежде бати в пекло не лезь.
Лес впереди стал редеть, чаще попадались полянки, на которых среди пожухлой травы ярко желтели не испугавшиеся первых морозов цветы крестовника и девясила, который называли еще «Христовым оком». Перешли вброд небольшую речку, а за ней открылась прозрачная сизая даль.
Отец удержал на месте своего коня и поднял руку — дал знак всем остановиться.
— Видишь, черная полоса в самом конце равнины, прямо на небоземе? — спросил у Юрия.
— Лес нешто?
— Рязанцы. Тут я им назначил судное место.
Подскакали на рысях лазутчики, подтвердили: идет отряд ростовских дружинников копий в пятьсот во главе с князем Ингваром.
— Коли пятьсот, значит, не хотят ратиться, на переговоры явились, — решил отец.
Так и оказалось.
Молодой рязанский князь Ингвар, еще безбородый и безусый, восседал на высоком коне очень уверенно, смотрел из-за забрала на владимирцев безбоязненно, даже самовластно. И голос его звучал в осеннем стылом воздухе раскатисто, и речь произнес разумную:
— Великий князь, бьем челом! Воеводу, который учинил бесчиние над твоим послом, мы тоже обстригли и посадили в узилище. Учинять брань из-за пяти погостов не хотим.
— Давно бы так, — одобрил отец. — Я вот и кунщиков с собой привел, чтобы при вас прямо начали они собирать полюдье, много уж податей накопилось.
Рязанский князь сразу как-то потерял свое достоинство, по-детски обиженно сморщил лицо, будто разреветься собрался. Сказал срывающимся голосом, уже не таким звонким, как сперва, а придушенным:
— Дак как же это?.. Ведь то исконно наши, рязанские земли-то… Деды наши там промышляли, бортничали, зверя ловили…
— Промышлять да ловить — это одно, а леса выжигать от дубья-колодья, пал очищать, пашню орать и деревни ставить — совсем иное дело, и исполнили его не рязанцы, а мои люди, не так ли? Покуда погосты из деревень не образовались, вам эта земля ни к чему была, а теперь — вспомнили? Добром не хотите уступить, силой возьму! — сказал отец и оглянулся на свое воинство, которое тучей нависало за его спиной.