Юрий II Всеволодович

Гладышева Ольга Николаевна

— И ангелы?

— Нет, ангелы живут между небом и землей и катят по небесным кругам разные светила.

— И души умерших тут же, между небом и землей, — добавил Святослав. Услышав его речь, Юрий изумился про себя: во-о, умник! А тот продолжал: — Известно, земля — аки столешница меж гор и стены высотой до неба, а писания язычников Аристотеля да Платона, еще и Птоломея в вивлиофике брата моего покойного Кости имеются, но честь их не след, дабы в смущение велие христиан не вводить.

— Истинно, истинно, — подтвердил важный греческий священник. — Да и то: буди земля аки шар, то иные из людей должны ходить вниз головой!

Это замечание вызвало смех всех, кто сидел за столом.

Даже и Юрий за дверью понял несуразность суждений неведомых ему темных язычников и тоже едва не рассмеялся. Подавив веселье, вспомнил, зачем пришел, намерился было шагнуть в палату, да какая-то непонятная сила удержала его, он развернулся и, неслышно ступая мягкими, без каблуков, подошвами сафьяновых сапог, спустился вниз.

— Скажи князю Святославу, что опосля я приду, а нунь он мне не нужен, — велел дворецкому и привычно, почти не глядя, закинул левую ногу на спину стремянного боярина, который стоял уже, согнувшись, у оседланного коня. Не погнал с места вскачь, выехал с подворья шагом, словно боялся помешать Святославу и его ученым гостям вести многоумную прю.

Потом узнал, что Святослав сделал обыкновением каждодневно честь книги и милостиво принимал ученых мужей, приходивших из Греции и западных стран, подолгу беседовал с ними и спорил. А еще пожалел запоздало Юрий, что в свое время не пристрастился, как братья Костя и Святослав, к чтению книг: ведь пращуры Владимир Мономах да Ярослав Мудрый небось еще больше чли книг, нежели даже Святослав, а потому и стали столь прославленными и почитаемыми во всех землях русскими государями. Отчего же случилось так, что Святослава Костя направил на верную стезю, а Юрий остался на обочине?..

Костя, брат! Как мало я вспоминал тебя! А если вспоминал, то лишь злое. Липица язвой во мне сидела и жгла. Что я делил с тобой? И страстотерпцы Борис и Глеб меня не вразумили. Их кротость и старшему брату покорение совесть мою не разбудили. Ведь у них со Святополком Окаянным было так же, как у нас с тобой. Святополк как старший право на престол имел, а отец отдал его Борису. Но ты не убил меня, как Святополк брата, а снисхождение к неразумию моему оказал. Кровожадности не было в тебе. Я же понимаю, что на Липицу тебя Мстислав Удатный раззадорил. Никто не звал его — сам напросился в покровители новгородцев и в заступника твоего старшинства, вел себя как имеющий право наказывать и награждать. Ярославу велел покинуть Новгород, а мне сойти с престола великокняжеского. Удивительно ли, что Ярослав стал надмеваться? Удивительно ли, что я сказал: ежели сам отец не мог рассудить меня с Константином, то Мстиславу ли быть нашим судией? Пусть Константин одолеет в битве — тогда все его. Ничему, видно, сравнения не учат да и на ум не приходят, когда надобно. Мало мы в детстве дрались. Потом наверстывали. Борис и Глеб только свои жизни отдали, не желая междоусобия. А мы сколько людей положили на кровавом пире? Это и мучает меня больше всего. Но хотелось бы мне сейчас поглядеть на тебя, Костя, и поговорить. Пусть недолго. Мало же ты прожил! Всего тридцать три года. И странно, только ты умер, как вся обида моя испарилась куда-то, ожесточение прошло и надсада исчезла. Чувство вины, глубоко таимой, и сострадание овладели мной. Хоть и целовал я крест на верность тебе, но примирение наше было неполным. Те два года, что оставались до твоей смерти, я избегал встреч, а если они случались, не мог в глаза тебе смотреть и старался не произносить твое имя. Не сумел я, как заповедано, возлюбить ближнего, как самого себя. Себя любил больше… Но дети твои, Костя, сыновцы мои, никогда мне престолонаследие в упрек не поставили. Они твою волю чтили. Хотя сам ты решение нашего батюшки покойного переиначил…

Отца прозвали Большим Гнездом,

потому что во всех северных землях княжить стали его дети. Старость его была болезненна, и в последний год жизни он, чувствуя, что изнемогает, решил урядить своих сыновей. Старшему Константину принадлежал Ростов, который считался в прежние времена городом главным. Юрию был отдан Владимир, бывший пригородом Ростова. Однако в последние годы тяжба городов за старейшинство и главенство окончилась в пользу Владимира, и стольным стал называться он. В него в призвал отец старшего сына занять великокняжеский стол.

Константин был не просто болезненным от рождения, но еще привередливым и упрямым. Он не захотел расставаться с милой ему отчиной, не явился на зов отца, а передал с боярином:

— Батюшка! Если хочешь ты меня сделать старшим, то дай мне старый начальный город Ростов и к нему Владимир или, если тебе так угодно, дай мне Владимир и к нему Ростов.

Вот как любил он Ростов!

Отец второй раз послал за ним, и опять старший сын не повиновался. Отец осерчал, позвал бояр из всех городов, епископа, игуменов, священников, купцов, дворян и объявил, что наследником станет его второй сын — Юрий, которому он поручает великое княжение и меньших братьев. Все многочисленное собрание больших людей одобрило решение великого князя, а ослушника Константина заклеймило преступником. Сам он таковым себя не считал, разобидевшись, даже не поспел на похороны отца, а затем повел себя вызывающе враждебно.

Неужто лишь гордынность толкнула его на нелепый отказ переехать из Ростова во Владимир, занять отчий и дедин стол? А почему столь решительно поступил отец, разные люди по-разному думали. Юрий же Всеволодович стал задумываться и постигать истинную причину отцова решения лишь много времени спустя.

Не скажешь, что мал да несмыслен был тогда — вполне зрелым мужем принял он от отца княжество. Но жизнь как-то уж столь бурно закрутила с самой той поры, что ни оглянуться, ни дыхание перевести.

Только-только отпраздновали свадьбу Юрия, как отец и волю свою объявил, будто нарочно подгадал, будто подарок свадебный преподнес. И не уразуметь было сразу: окончательно его решение или он еще передумать может? Даже поговорить об этом с Костей не успели, как отец умер — внезапно, в одночасье.

Едва стихли плачи и причитания об усопшем великом князе, а уж собрались во Владимире перед княжеским дворцом люди знатные и мизинные, направили к Юрию Всеволодовичу послов с зовом идти на стол. Священники и миряне, бояре и дворяне, родичи и простые граждане целовали крест и присягали, называя его не только великим князем, но и государем, самовластием, царем, господином. Миг сладкий, да скоротечный.

Обряд посажения был выдержан чин чином, как установлено на Руси приличием и обычаем, однако Константин, оставшийся в Ростове, и с ним меньшой брат Владимир посчитали, что родовое право Юрия держать старшинство спорно и надобен некий ряд — уговор с братьями, чтобы почитали они все Юрия в отца место, а коли такового нет, то и прав на княжение у Юрия нет. Но Юрий верил, что занял стол по законному преемству, согласно отцову завещанию, его поддерживали в этом другие братья: Ярослав и Святослав.

Сначала противостояние выражалось в неповиновении, словесной пре и брани, а скоро вылилось и во брань ратную. Вспыхнувшая братоубийственная бойня оказалась столь позорной и жестокой, что ее, верно, долго станут поминать на Руси недобрым словом. Монастырский дьяк хоть и был лишь сторонним наблюдателем, но, правильно проницая случившееся, занес в Свод дрожащей рукой:

«Страшное было чудо и дивное, братья, пошли сыновья на отца, отцы на детей, брат на брата, рабы на господина, а господин на рабов».