Юрий (незаконченный роман)
Шрифт:
— Благодарствую! — возразил Сергей, склоняя голову. — А новых смертей пока нету!
— Иди! — разрешил Фотий. — Да запомни, что такого устроенья власти, какое предложил Алексий, нигде более нет!
На крыльце слышнее стал птичий грай, конское ржание и голоса города. Фотий почти убедил Сергея. Почти! И все-таки Юрий был свой, ведомый, надежный — Юрий, а не Софья, и не далекий литвин, уже завоевавший Смоленск и стремящийся теперь охапить Плесков и Новгород в руку свою. Сергей вспомнил, как потрясен был владыка погромом Владимира, и вздохнул. Быть может, там, у них, на Западе, где все католики и не так важно, какой володетель победит которого, — и не стало бы такой крайней нужды
Он прикрыл глаза, вдыхая полною грудью упоительный весенний воздух с запахами воды, тлена, леса и далеких немереных пространств Дикого поля, откуда приплывают по Волге купцы из восточных земель и накатывает раз за разом в глухом топоте десятков тысяч копыт степная беда. Сергей вздохнул. Следовало пройти Кремником к речным воротам, спуститься на Подол, отыскать торговца солью и выкупить у него племянникову грамоту. Орали птицы, шумел торг. И не верилось ни в какую войну, тем паче — своих со своими! Всегда ли люди не могли жить в мире друг с другом? И смогут ли когда-то впредь?
Он начал пробиваться улицей, придерживая монашескую однорядку свою и бережась от брызг тяжелого, перемешанного с грязью весеннего снега из-под копыт проезжающих мимо верхоконных, на мгновение позавидовав тем старцам, что удалялись в леса и жили вдали от людей в скудости, но в свободе от дрязг и трудности мира сего.
Глава 4
Войны в самом деле не началось. Юрий прислал грамоту, предлагая перемирие до Петрова дня, и на Москве согласились — март истекал последними днями, стояла теплынь. Вот-вот вскроются — да уже и вскрывались реки, рушились, становили непроходны пути. Торговые гости ждали чистой воды, крестьяне — протаявшей земли, чтобы тотчас начать пахать под яровое. По местам все не унимался мор. Умирали «железою» (бубонная чума) — словом, пока не до войны было. Своим чередом шли домашние суетные, ежегодно повторяемые дела, ежегодно повторяемые праздники. 8 апреля справили Пасху, затем отмечали Радуницу — целыми семьями ели и пили на могилах, дарили друг друга яйцами. Зажигали и ставили свечи в честь усопших. Нынешние радуницкие поминания были особенно трогательными — столько народу молодого, юного, кому бы только жить да жить, унес мор!
Меж тем чинили упряжь, готовили сохи. В апреле уже начинали пахать.
Сашок не доедал, не досыпал. За хлопотами нет-нет и позабывалось давешнее горестное возвращение из Москвы с солью. Соль он довез-таки, но обнаружил, что весь господский скот угнан неизвестно кем, хлева пусты. Староста разводил руками, глумливо лыбился. Сашка никто на деревне взаправдашним хозяином не считал, слухи о том, что он внебрачный сын московской бабы-калачницы, дошли сюда тотчас по приезде Сашка в деревню. И тут, когда, как казалось ему, совершив героический подвиг, довезя соль в деревню и обнаружив вместо благодарности селян очищенные хлева, Сашок не выдержал.
Татарчонок Збыслав-Филимон, намеривший навестить двоюродника — или какая уж там родня ему Сашок! — вовремя прискакал в Островов. Сашок сидел на крыльце заднего двора и горько плакал, решив в сердце своем бросить это нелегкое боярское дело и возвернуться в Москву, где заняться прежним делом — благо рабочих рук, по случаю мора, не хватало всюду.
— Ты што?! — удивился Филимон, соскакивая с седла и татарской косолапой походкой подойдя к Сашку. — Али занедужил чем? — Выслушав, сплюнул, отмахнул, как муху, решение уйти в город. Примолвил строго: — Родителев не обидь! Думашь, умерли, и все? Нет! Они и с того света глядят на нас! А ну — прежде поснидаем
Староста явился не вдруг и сперва даже не взглянул на татарчонка — мало ли? И не ответил даже, когда тот вопросил о скотине.
— Ты-то кто таков? Подь отсюдова, и весь сказ!.. — начал было и получил ременною плетью поперек лица. Взревев, медведем кинулся было на Филимона, но тот увернулся, подставил подножку, и могучий мужик рухнул ничком, пропахав грязный снег и прошлогоднюю траву, вскочил, ринулся снова, мало что соображая. — Сашко, помогай! — высоким режущим голосом выкликнул Филимон, и опомнившийся Сашок, подхватив кстати подвернувшуюся оглоблю, махнул старосту по ногам. Скоро бой перешел в побоище — братья колотили старосту почем попадя, а тот уже не кидался встреч, стоял на четвереньках под градом сыплющихся ударов и только прикрывал голову. Сашок, давеча ливший слезы, озверел совсем, вымещая на наглом мужике всю свою давешнюю бесталанность и только повторяя в забытьи: — Соль, соль им привез! Соль привез! Слышишь, ты — падло!
— Эй, хозяин! — донеслось из-за плетня. — Охолонь! Убьешь-то мужика!
Сашок и Збыслав-Филимон оглянулись разом — невеликая кучка мужиков и баб столпилась за оградою.
— А скот твой даве в Марфино займище угнали, тамо и ищи! — продолжал тот же мужик, что остановил избиение старосты. И когда Сашок, откинув ослоп, подошел к ограде, вопросил негромко: — Старосту менять будешь, али как?
— «Али как» не выйдет! — отверг Сашок, которого впервые назвали наконец хозяином. — Вечером соберем сход! Надобно иного избрать! — промолвил твердо.
— Ан добро! — повеселел мужик, пояснив: — Ето ведь он и надумал со скотиной-то твоей. Свяк у ево тамотка. А мы бабу твою Наталью Никитишну помним! Добрый порядок при ней был! И тебе спасибо за соль! Слыхали, как тя обчистили на Москве! Как же! Иной бы пустым и возвернулся!
Тут заговорили многие, уже не обращая внимания на избитого старосту, что, все еще не вставая с колен, размазывал кровь по лицу и зверовато поглядывал то на хозяина, то на собравшихся мужиков.
— А ентот-то хто у тя? — вопрошали крестьяне.
— А брат! — легко отвечал Сашок, радуясь перемене к себе селян и прикидывая уже — не предложить ли сходу избрать старостой давешнего говоруна? (Еще не знал, то далеко не всякий, кто мастер красно говорить, может дельно управлять хозяйством. Впрочем, сход решал сам и порешил мудро, избрав новым старостой немногословного, в полседой бороды мужика с дальней заимки, которого Сашок совсем не знал, но который оказался дельным и въедливым старостой, премного облегчившим жизнь Сашку.)
Скот отыскался к вечеру того же дня, а через двое суток разыскали и вора. Филимон, порешивший не уезжать из деревни, пока не закончит дело со скотиною, первым молча ударил похитителя по уху. Вдосталь избитого похитителя мужики свели в лес, застегнув на все костяные пуговицы его свитку и продев в рукава крепкую жердь. Так, с распяленными руками, и оставили в чащобе, заведя руки за дерева.
— Не уйдет! — заключил мужик-говорун, когда все было кончено, мужики постояли еще, проверили, надежно ли закреплено. И, не слушая покаянных слов вора, гурьбой пошли в деревню. Сашку новый староста пояснил угрюмо: — У нас не Москва! Ентого воровства у нас вовсе нет! Хватает татар, а чтобы свой, так вот… Дак не тронули его. Пальцем, можно сказать… Ничо, ентот постоит — другие умнее станут! — заключил, сплевывая, староста.
Ночью Сашок не спал, ворочался. Наконец толкнул под бок похрапывающего Филимона. — Слышь, брат! Може, тово, отпустим? — нерешительно выговорил.