Юрий Никулин
Шрифт:
Карандаш тоже сам готовил хлопушки. Сначала Юра наблюдал со стороны, как он священнодействует над ними, а потом начал ему помогать: нарезал бумагу длинными полосками, готовил тоненькие веревочки с узелками, разогревал столярный клей и, узнав, наконец, как готовится взрывчатая смесь, получил разрешение самостоятельно сделать пару хлопушек. Маленькие, аккуратные, с виду напоминающие конфетки с двумя петельками на концах, они развешивались для просушки. Через несколько часов, высохнув, хлопушки были готовы для работы. Дернешь такую «конфетку» за петельку — и на тебе взрыв оглушительной силы с огнем и дымом!
Когда Никулин хорошо научился делать хлопушки, Карандаш всегда поручал ему готовить их для работы. И вот в Ленинграде, обнаружив, что
Из воспоминаний Юрия Никулина: «Завернув в газету кусок примерно с килограмм, я принес его в цирк. Карандаш прямо ахнул:
— Сколько заплатили?
— Ничего.
— Ну и чудненько, спасибо, крошка. Теперь нам хватит лет на пять!
Я радовался. Карандашу угодил и себе про запас отложил граммов двести».
Перед началом каждого спектакля Никулин должен был заряжать хлопушками «Автокомбинат» и смачивать керосином факел для «пожара». Но буквально в первый же день по приезде в Ленинград Михаил Николаевич предупредил, что здесь «Автокомбинат» с ним будут работать клоуны Демаш и Мозель. В первый момент Никулин почувствовал обиду, но довольно быстро он внутренне признал, что Карандаш прав: они с Борисом были еще «сырыми» и до Ленинграда на тот момент не доросли. И вот в первый же день, когда вместо Никулина с
Романовым в «Автокомбинате» вышли Демаш и Мозель, Юра встал в боковом проходе зрительного зала, чтобы посмотреть, как работают эти великие клоуны. А они были как раз в ударе! Смех возникал после каждой их реплики, каждого движения. И Юра с завистью слушал этот смех. Но вот дошло дело до первого взрыва в бочке. Мозель дергает рубильник — а взрыва нет. Должен начаться пожар — и огня нет.
Юра похолодел. Он понял, что забыл зарядить реквизит! В голове промелькнула мысль: подумают, что нарочно это сделал, решив насолить старым клоунам, как бы в отместку за то, что его с Романовым отстранили от участия в клоунаде.
Без взрывов и пожара под жидкие аплодисменты публики закончилось это антре. Подходя к гардеробным, Никулин уже издали услышал ругань Карандаша, Демаша и Мозеля в свой адрес. И решил сразу не входить, дать всем немного остыть, чтобы хоть как-то смягчить скандал. Вошел в антракте на ватных ногах в гардеробную Михаила Николаевича, ожидая страшного разноса. Из воспоминаний Юрия Никулина:
«— Никулин, почему не было хлопушек? — ледяным тоном спросил Карандаш.
— Я забыл их заправить.
— Идите и не делайте этого больше никогда. Внимательнее будьте, — холодно сказал Карандаш и, демонстративно отвернувшись, начал поправлять грим.
А вечером ко мне подошел Мозель и участливо спросил:
— Попало?
— Кажется, пронесло, — ответил я».
Старые Демаш и Мозель зла на Никулина не держали. А он старался как можно чаще бывать у них в гардеробной. Смотрел, как они гримируются, расспрашивал их о реквизите для трюков, о том, как сделать приспособление для слез, которые фонтаном бьют из глаз. Он ходил за этими клоунами буквально по пятам, стараясь ничего не пропустить, записывая всё, что они говорили, и всё, что замечал сам.
Демаш и Мозель в работе выкладывались до конца. Манеж они покидали обессиленные, тяжело дыша. Мозель был первым клоуном, заставившим Никулина задуматься над тем, каким ему самому быть на манеже. Все реплики Мозеля Юра повторял про себя, как бы примериваясь к своим будущим выступлениям. Ему ужасно хотелось вызывать смех, как это удавалось клоунской паре. Может быть, просто скопировать их интонацию и поведение? Но Карандаш не советовал это делать — не получится. То, что органично для Демаша с Мозелем, не подойдет никому другому, как и им не подойдут приемы других клоунов. Но нет такого клоуна, который бы не смешил публику Карандаш сделал интересное сравнение, он сказал: «Понимаете,
Пока работали в Ленинграде, Карандаш, ездивший оттуда время от времени в Москву, набрал себе там группу учеников. В группу вошли три человека: танкист, полярный летчик и третий, который, как говорил Карандаш, «непонятно кто, но смешной». Стало ясно: он подобрал себе не просто новых учеников, а новых партнеров, и для Романова с Никулиным время работы у Карандаша подходит к концу. Ребята были готовы тут же расстаться с ним. Но по просьбе Михаила Николаевича поехали выступать еще в два города, куда Карандаш брал и новых учеников — Леонида Куксо, Юрия Брайма и Михаила Шуйдина. Сначала отправились в Саратов, а оттуда должны были поехать в Харьков. В поезде ученики в лицах рассказывали об экзаменах. Конкурс был огромный, и Карандаш выбрал их — трех человек — из трехсот с лишним!
Как только все приехали в Саратов, Карандаш сразу взял учеников в рабочий оборот: ввел в подсадку, заставил ежедневно заниматься жонглированием и акробатикой. После каждого спектакля Карандаш прямо в гардеробной, не разгримировываясь, проводил разбор работы Никулина и Романова. Ученики стояли рядом и внимательно слушали. Шуйдин нравился Карандашу больше остальных. «Шуйдин — мужик серьезный. Он по-настоящему цирк чувствует» — так говорил он о нем.
Никулин и Шуйдин знали друг друга давно, еще с зимы 1947 года. До войны родившийся (в 1922 году) Шуйдин около года уже учился в цирковом училище, хотел стать турнистом. Когда началась война, он ушел в армию и, закончив танковое училище в звании лейтенанта, попал на фронт, где командовал танковой ротой. На фронте он горел в танке, получил серьезные ожоги, долго лежал в госпитале. А после войны восстановился в цирковом училище. Продолжать занятия на акробатическом отделении, заниматься на турнике из-за обожженных рук он уже не мог. Но цирк притягивал его, и он решил попробоваться в группу учеников Карандаша.
Из воспоминаний Юрия Никулина: «Своих учеников Карандаш любил. Он часто собирал их у себя в гардеробной и вел с ними длительные беседы. Однажды я разыграл учеников. Как-то Карандаш спросил меня:
— Где ученики?
Я ответил, что они сидят в гардеробной.
— Позовите-ка их, пусть быстро зайдут ко мне.
Вхожу в нашу гардеробную, не спеша сажусь, закуриваю, перебрасываюсь парой незначительных фраз с Борисом, а потом с нарочитой озабоченностью, но при этом улыбаясь, говорю как бы между прочим ученикам: