Юрий Олеша и Всеволод Мейерхольд в работе над спектаклем "Список благодеяний "
Шрифт:
Каково в это время положение дел в его театре? И что со спектаклями современных (и лучших) авторов?
«Мандат» поставлен — но «Самоубийцу» запрещают (хотя надежда пока остается).
«Командарм-2» поставлен [23] , но с Сельвинским ссора.
«Клоп» вошел в репертуар — но «Баня» провалилась.
Попытка завязать рабочий контакт с М. Зощенко окончилась ссорой.
Пьеса «Хочу ребенка» С. Третьякова запрещена до начала репетиций.
За целый год, с марта 1930-го по февраль 1931-го, выпущен единственный спектакль, «Последний решительный» (и более пьес Вишневского на сцене ГосТИМа тоже не будет).
23
Ср. уничтожающий отзыв о спектакле Л. Я. Гинзбург, в целом высоко ценившей творчество Мейерхольда. Она писала из Одессы 4 сентября 1929 года: «Здесь гастролирует Мейерхольд, я была на „Командарме-2“. <…> Что собственно сделал Сельвинский — осталось неясным (за
Из близких Мейерхольду драматургов (друзей) к началу 1931 года Маяковский мертв, Эрдман и Третьяков запрещены. Попытка привлечь в театр бывшего «идеологического противника», Михаила Булгакова, не удается.
«Дело в том, что Мейерхольд устал бороться в безвоздушном пространстве, — пишет в очень важном, секретом письме З. Райх М. Горькому еще летом 1928 года, видя состояние духа мужа. — Чтоб делать эти годы, что делал Мейерхольд, надо было иметь запас громадной, нечеловеческой энергии. Но хорошо, если эта борьба чем-то кончается или есть хоть передышки. А их у него нет» [24] .
24
Письмо З. Н. Райх А. М. Горькому от 20 июня 1928 г. // РО ИМЛИ. КГДИ. 8–22-1. № 36147. Л. 1. Автограф. На левом поле листа просьба: «Письмо уничтожьте».
Нужны новые союзники.
На рубеже 1920-х, писал К. Рудницкий, Мейерхольда «не оставляет стремление к современной трагедии» [25] .
Разность личностей режиссера и драматурга бросается в глаза. Прежде всего поколенческая.
Если Олеша восхищался Блоком и Маяковским издалека, Мейерхольд дружил с ними, и не только с ними, а еще и со множеством крупных фигур, определивших собой художественные искания конца XIX — начала XX века. То, что Олеша писал о Маяковском, может стать и характеристикой Вс. Мейерхольда: масштаб личности. Культура. Европеизм [26] .
25
Рудницкий К.Режиссер Мейерхольд. С. 436.
26
Ср.: «Пленительно было в нем то, что он знал Европу, что он был своим человеком в той среде, где имена французских художников, где имя Пикассо, — пленительно было знать, что этот человек близок к замечательной культуре французской живописи и поэзии. <…> Он был среди нас представителем искусства высокого класса Финляндия, Репин, Петербург, Блок, символисты. <…> Он был членом великой семьи мастеров мирового искусства. Мы были гораздо беднее его» ( Олеша Ю.Книга прощания. С. 135).
В год, когда совершается революция, Олеше всего восемнадцать. Выработка собственного, осознанного отношения к центральным политическим событиям в стране, к важнейшим «поступкам власти», по-видимому, происходит у него лишь к середине 1920-х годов. Крайне важный для понимания мировоззренческого кризиса Олеши дневник начат в 1929 году. Именно тогда писатель задает себе «главные» вопросы и пытается на них ответить.
Но есть и важные сближения, наложившие печать и на отношения Мейерхольда и Олеши, и на определенную схожесть судеб режиссера и драматурга. Обращают на себя внимание узды общего характера: одинокое и книжное детство, провинциальная юность, революционные настроения при незнании «народной жизни» (в отличие от земских врачей Короленко, Чехова, Булгакова). Позже у обоих за плечами останется начатый и брошенный юридический факультет.
Ранние влияния: у Олеши — одесские литературные кружки, интерес к символизму и символистам, увлечение Блоком и Маяковским, позже — формалистами (опоязовцами). У Мейерхольда — Пенза с Ремизовым-социалистом, затем — МХТ, Блок, символисты, те же формалисты (он чуть ли не участвовал с ними вместе в оформлении ОПОЯЗа, в салоне у Бриков в 1918 году). В 1919 году оба на юге России: Олеша — красноармеец на батарее Черноморской обороны, Мейерхольд — в тюрьме у белых в Новороссийске. И дело тут не в нахождении обоих в географически близком пространстве, а в том, чт о им пришлось увидеть, что пережить в разгар Гражданской войны в России. Сколь различны были опыты обывателей Петербурга и Москвы, Киева и Новороссийска в 1918–1920 годах, сегодня хорошо известно.
У обоих — широкий кругозор, образованность (начитанность). Недостаточные прежде, на фоне «старых» людей искусства, теперь, в конце 1920-х, они становятся чрезмерными, превращаются в обузу, помеху, горб, уродство. Не забудем и о мощном честолюбии и Мейерхольда, и Олеши. Таланте, наконец.
Оба из буржуазных, хотя и обедневших семей, разорившиеся провинциалы, помнящие при этом, что такое
27
Короленко Вл.Письма к Луначарскому. Письмо третье // Новый мир. 1988. № 10. С.205. Эти письма, не называя, впрочем, имени «известного народника» и «маститого художника слова», вспоминал М. Морозов в статье о спектакле «Список благодеяний» ( Морозов М.Обреченные // Прожектор. 1937. № 17. С. 20–21). По формулировке М. Морозова, Короленко писал Луначарскому о «списке заблуждений» советского правительства.
Ложная идея равенства людей не перед законом, а во всем вообще, упрощенно понятая демократичность, как можно догадаться, мучила и Мейерхольда и Олешу. Тут и общие, по-видимому, обоим комплексы и представления о народе. И тот и другой народа не знают и оттого склонны к его идеализирующей романтизации: пролетариат «добродушен», полагал Олеша. Ср. беспощадное булгаковское: серые толпы, громящие людей [28] : диагностически точное воспроизведение ситуации и хирургически точное словесное разделение на агрессивность безликих и бесцветных «серых толп» — и их жертв, «людей». Не всякий мог, как Булгаков, вложить в уста своего героя вызывающую фразу: «Да, я не люблю пролетариат».
28
31 декабря 1917 года М. А. Булгаков пишет сестре: «Я видел, как серые толпы с гиканьем и гнусной руганью бьют стекла в поездах, видел, как бьют людей. Видел разрушенные и обгоревшие дома в Москве… тупые и зверские дина… Видел толпы, которые осаждали подъезды захваченных и запертых банков, голодные хвосты у лавок… Все воочию видел и понял окончательно, что произошло» ( Булгаков М. А.Собр. соч.: В 5 т. М., 1990. Т. 5. С. 390).
Примерно о том же недавно говорил Иосиф Бродский: «В России произошло явление, которого никто не понимает. Когда мы говорим о преступлениях режима, мы не говорим всей правды. Речь не только о том, что истреблены тысячи людей, но также и о том, что жизнь миллионов на протяжении нескольких поколений шла по-иному, чем должна была бы идти». Бродский вспоминает ахматовские строчки:
Меня как реку суровая эпоха повернула. Мне подменили жизнь. В другое русло, мимо другого потекла она… —и продолжает ее мысль: «Человеческая жизнь потекла друг им руслом. И это не прошло бесследно. Родились иные инстинкты». И заканчивает жесткой формулой: «Россия сегодня — антропологический зоосад» [29] .
Что добровольная «игра на понижение» преступна и оборачивается кровью для всей страны и, кстати, для того же псевдодобродушного пролетария, многими не понято и сегодня. (Ср. булгаковского Филиппа Филипповича, вовсе не намеренного уступать чувства собственного достоинства, связанного с достигнутым знанием, образованностью, да и организованным комфортом, необходимым для умственного труда, плодотворности профессиональных занятий, — людям, не равным ему именно в сфере интеллекта, т. е. в конечном счете во вкладе в общественное достояние, развитие страны.)
29
Бродский И.По обе стороны океана: Беседы с Адамом Михником // Всемирное слово. 1998. № 10/11. С. 12.
Как и Мейерхольд, Олеша никогда не ощущал себя «народным человеком», он ни на кого не похож и в этом смысле аристократичен, уникальность свою ощущает всегда. Другое дело, что чаще видит ее как уродство и изгойство и лишь изредка — как дар и талант. Сказка о гадком утенке, возникающая в диалоге героев «Списка», Татарова и Елены Гончаровой, — ключ к самоощущению писателя.
Схожие вещи видит проницательная критика в театральном искусстве Мейерхольда: «Это героическое творческое достижение, можно сказать, аристократическое. В сущности, оно лишено связи с массой. В этом его трагизм, в особенности его трагизм в России» [30] .
30
Эти точные слова принадлежат немецкому критику Герберту Йерннгу, писавшему об особенностях творческого метода Мейерхольда (во время берлинских гастролей ГосТИМа 1930 года). Цит. по: Колязин В.Указ. соч. С. 133.